– Если б они хотели, они б уже убили нас.
Я верил себе и нет. В любом случае, я не мог разорвать швы, связывающие нас с Нильсом, образуя кусочек земной реальности в этом неизвестном где. А ещё я хотел, чтобы малыш не умер по глупости, когда можно было остаться в живых.
Ещё раз всхлипнув для пущей убедительности, Нильс осторожно лёг на скамейку. Только тогда я позволил себе посмотреть в потолок. А потом моргнул – и вместо тёмной доли секунды увидел вспышку.
Я моргнул ещё раз. Ничего не случилось. Тогда я чуток приподнял голову на инопланетянина, но того в камере уже не было. Постойте, он только что же…
Меня слабо осенило. Наверное, я какое-то время отсутствовал. Я вспомнил вспышку в звездолёте, перед тем, как очутиться в тюрьме. Если б не смена обстановки, я тоже подумал бы, что прошла доля секунды.
– Нильс, – позвал я и сел. Мальчик лежал на скамье. Согнутые ноги аккуратно опирались о стену, руки безвольными верёвочками свисали на пол.
– Нильс, – снова позвал я и толкнул сына в плечо. Мальчик не шевелился.
5
Стоя на коленях, я дёргал Нильса за плечо. Паника начиналась с лёгкой тревоги. Родное сердце мальчика билось в бешеном ритме, губы высохшие, обветрившиеся, словно шелуха листьев на дороге. Я звал сына и тряс. Бледная нога оторвалась от стены и безвольно ударила меня в плечо.
Что они с ним сделали? Вдруг Нильс умрёт? Я не готов жить без него, без последней ниточки, связывающей меня с землёй.
Тогда-то последние события и накрыли меня волной. Я рыдал, уткнувшись Нильсу в грудь. И я плакал не только из-за мальчика, который, хоть и не приходил в себя, но дышал. Я выплакивал наш уютный уголок с женой, родительскую дачу, где я провёл детство, первые игрушки Нильса, собранные в чулане, электронные фотоальбомы на комоде. Всего этого нет. Только сейчас пустота в полной мере напомнила о себе бесконечным эхом бесконечных километров между неизвестной планетой и пространством, где когда-то располагался не просто маленький шарик Вселенной, а мой настоящий дом, моё прошлое. Почему мы не остались на ферме и не умерли сразу?
Омыв грудь Нильса слезами, я вскочил и принялся пинать стены. Я кричал что-то безумное, гавкающее, захлёбываясь собственной слюной. Босые ноги стучали по металлу глухо, и никто не ответил на мой выпад. Никто меня не расстрелял.
Едва успокоившись, я упёрся кулаками в стены и зашипел под нос что-то гневное.
– Пап… – услышал я позади слабый голос. – Прикинь, они гермафродиты.
И сквозь слёзы я сухо засмеялся. Обернувшись, упал на колени и подполз к Нильсу. Мальчик медленно моргал, обводя камеру рассеянным взглядом.
– Ты жив! Жив, мой малыш, – прошептал я и обнял сына. Не стал отрывать его тело от скамьи, накрыл собою сверху, стараясь защитить от серых гуманоидов, серых человечков, мать их!
– Я…