Вереница однообразных дней потянулась сразу же после того, как беглецы обосновались на новом месте. Вполне возможно, беспросветная скука свела бы с ума совсем еще молодых людей, если бы не волшебная сила кольца, раскрывающая в самой сердцевине гнетущего томления грани неизведанного ранее наслаждения, отчего объятый сладостной негой Вилберн проникался подлинным откровением того, что блаженство пребывает внутри него самого и заявляет о себе вне зависимости от внешних обстоятельств. Правда с Селеной у них был строгий уговор не носить на своем пальце кольцо более часа в день, чтобы не погибнуть подобно Агате от переизбытка его могучей энергии.
Обычно они надевали кольцо поочередно утром, причем сразу после пробуждения унизывала им пальчик Селена, а спустя час, ближе к завтраку, приятную тяжесть металла ощущал на своем мизинце бастард, всегда благородно позволяющей даме первой начать наслаждаться новым днем. После снятия кольца блаженная эйфория, куда не проникали тревоги за будущее и сожаления о прошлом, плавно сходила на нет, однако полученной таким образом энергии вполне хватало на сутки прекрасного самочувствия и душевной умиротворенности вопреки тягостной атмосфере в каморке доходного дома.
Весь неуловимо довольный вид и ставший нежно-певучим голос порозовевшей Селены говорили о том, что такое существование ей полностью по душе, словно она наконец обрела все самое ценное в жизни и теперь смаковала каждый миг собственного бытия. Девушка вела себя с Вилберном подобно покорной супруге, внимала каждому его слову, спускалась в лавку за продуктами, никогда не прикасалась к еде первой, вовремя накрывала на стол, мыла посуду, убиралась, чинила одежду и делила с ним единственную в квартирке кровать. Однако близости между молодыми людьми все не случалось, чему никто из них не удивлялся, поскольку кольцо ежедневно им дарило переживания несказанного блаженства, в сравнении с которым сладострастное соитие казалось чем-то банальным, грубым и необязательным.
В отличие от сестры покойной Агаты бастарда все же иногда терзали опасения за будущее, как правило заявляющие о себе во второй половине дня, когда окончательно спадала утренняя эйфория. К вечеру они усиливались, а ночью частенько не давали уснуть, заставляя Вилберна бесконечно прокручивать в голове возможные действия во избежание маячившей на отдаленном горизонте катастрофы в виде безденежья и нищеты. Так как делать своими руками бастард ничего не умел, ему на ум ничего путного не приходило, кроме варианта тяжелой физической работы за жалкие гроши. Конечно, он любил книги, умел читать и писать, однако говорившему на местном наречии с явственным акцентом чужеземцу вряд ли светила возможность устроиться помощником в книжную лаву или публичную библиотеку, а тем более поступить на службу писарем. В конце концов одной из бессонных ночей Вилберн решил взять за правило почаще выбираться в дебри большого города, по возможности вступая в общение с его жителями, чтобы появился шанс раньше или позже найти хоть какую-нибудь приемлемую для себя работу.
Практически каждый день первого месяца зимы после обеда бастард отправлялся бродить по незнакомым районам, оставив Селену одну в квартирке доходного дома. Девушка хорошо понимала его мужское желание стать добытчиком в их странном союзе и всегда желала ему удачи, после чего ждала возвращения Вилберна по несколько часов кряду, иногда до поздней ночи. Сам же он бывал на фермерском и рыбном рынках, заходил в несметное количество лавок, пристально наблюдал за каторжным трудом поденщиков, провожал изучающим взглядом громыхающие телеги ломовых извозчиков