– Эй, – был этот крик, – погоди-ка!
Кусты возле просеки дрогнули, осыпая гремучий град капель.
– Погоди-ка, – сказал голос. – Запутался я.
Светловолосый мальчик остановился и подтянул гольфы автоматическим жестом, на секунду уподобившим джунгли окрестностям Лондона.
Голос заговорил снова:
– Двинуться не дают, ух и цопкие они!
Тот, кому принадлежал голос, задом выбирался из кустов, с трудом выдирая у них свою грязную куртку. Пухлые голые ноги коленками застряли в шипах и были все расцарапаны. Он наклонился, осторожно отцепил шипы и повернулся. Он был ниже светлого и очень толстый. Сделал шаг, нащупав безопасную позицию, и глянул сквозь толстые очки.
– А где же дядька, который с мегафоном?
Светлый покачал головой:
– Это остров. Так мне по крайней мере кажется. А там риф. Может, даже тут вообще взрослых нет.
Толстый оторопел:
– Был же летчик. Правда, не в пассажирском отсеке был, а впереди, в кабине.
Светлый, сощурясь, озирал риф.
– Ну, а ребята? – не унимался толстый. – Они же, некоторые-то, ведь спаслись? Ведь же правда? Да ведь?
Светлый мальчик пошел к воде как можно непринужденней. Легко, без нажима он давал понять толстому, что разговор окончен. Но тот заспешил следом.
– И взрослых, их тут совсем нету, да?
– Вероятно.
Светлый произнес это мрачно. Но тотчас его одолел восторг сбывшейся мечты. Он встал на голову посреди просеки и во весь рот улыбался опрокинутому толстому.
– Без всяких взрослых!
Толстый размышлял с минуту.
– Летчик этот…
Светлый сбросил ноги и сел на распаренную землю.
– Наверно, нас высадил, а сам улетел. Ему тут не сесть. Колеса не встанут.
– Нас подбили!
– Ну, он-то вернется еще, как миленький!
Толстый покачал головой:
– Мы когда спускались, я – это – в окно смотрел, а там горело. Наш самолет с другого края горел.
Он блуждал взглядом по просеке.
– Это все от фюзеляжа.
Светлый потянулся рукой и пощупал раскромсанный край ствола. На мгновенье он заинтересовался:
– А что с ним стало? Куда он делся?
– Волнами сволокло. Ишь, опасно-то как, деревья все переломаты. А ведь там небось ребята были еще.
Он помолчал немного, потом решился:
– Тебя как звать?
– Ральф.
Толстый ждал, что его, в свою очередь, спросят об имени, но ему не предложили знакомиться; светлый мальчик, назвавшийся Ральфом, улыбнулся рассеянно, встал и снова двинулся к лагуне. Толстый шел за ним по пятам.
– Я вот думаю, тут еще много наших. Ты как – видал кого?
Ральф покачал головой и ускорил шаг. Но наскочил на ветку и с грохотом шлепнулся.
Толстый стоял рядом и дышал, как паровоз.
– Мне моя тетя не велела бегать, – объяснил он, – потому что у меня астма.
– Ассы-ма-какассыма?
– Ага. Запыхаюсь я. У меня у одного со всей школы астма, – сказал толстый не без гордости. – А еще я очки с трех лет ношу.
Он снял очки, протянул Ральфу, моргая и улыбаясь, а потом принялся их протирать замызганной курткой. Вдруг его расплывчатые черты изменились от боли и сосредоточенности. Он утер пот со щек и поскорей нацепил очки на нос.
– Фрукты эти…
Он кинул взглядом по просеке.
– Фрукты эти, – сказал он. – Вроде я…
Он поправил очки, метнулся в сторонку и присел на корточки за спутанной листвой.
– Я сейчас…
Ральф осторожно высвободился и нырнул под ветки. Сопенье толстого тотчас осталось у него за спиной, и он поспешил к последнему заслону, отгораживавшему его от берега. Перелез через поваленный ствол и разом очутился уже не в джунглях.
Берег был весь опушен пальмами. Они стояли, клонились, никли в лучах, а зеленое оперенье висело в стофутовой выси. Под ними росла жесткая трава, вспученная вывороченными корнями, валялись гнилые кокосы и то тут, то там пробивались новорожденные ростки. Сзади была тьма леса и светлый проем просеки. Ральф замер, забыв руку на сером стволе, и щурясь смотрел на сверкающую воду. Там, наверное, в расстоянии мили лохматилась у кораллового рифа белая кипень прибоя и дальше темной синью стлалось открытое море. В неровной дуге кораллов лагуна лежала тихо, как горное озеро – разнообразно синее, и тенисто-зеленое,