Я листал ее дальше, всякий раз притормаживал на диковинной карте Бородинского боя, где поверх собственно карты, поверх речек и сел, поставлены такие будто бы штампы с разъяснениями: «Предполагаемое расположение французов», «Действительное расположение французов» и то же самое с русскими. Я видывал уже и другие книжки с картами, но эта была особенной, как бы сама себя опровергала. И есть еще в книжке шифр, благодаря которому Пьер Безухов превращал свое имя в 666! Я читал к тому времени конандойловых «Пляшущих человечков», встречал игры с числами в детских книгах, но тут-то Лев Толстой, странно обнаружить такую игру у настоящего великого писателя.
Я долистывал до конца, до загадочного нароста в сто философских страниц – и тут я вряд ли прочитывал больше половины предложения, но снова не мог не видеть странного устройства текста, где из глав про войну и любовь вытекла вдруг река диковинных рассуждений, и снова удивлялся, как же странно это произведение выглядит. Почти ничего еще не зная о содержании, я был впечатлен его конструкцией.
Не могу побороть соблазн объяснить именно этим ослепляющим впечатлением свои последующие культурные интересы. Меня всю жизнь занимает внешность текста, буквицы и виньетки, в детских журналах я больше всего любил, когда слово, скажем, «паровоз», заменялось изображением крохотного паровозика, мне нравится топография листа научной монографии, что испещрен квадратными скобками и звездочками, я симпатизирую футуристике в стихосложении и радуюсь, когда на картине в музее что-нибудь написано.
И – что в этом предисловии важнее – в какой-то момент я понял, что, помимо внешнего, у любого текста есть и внутренний вид. Спрятанный от читателя ландшафт, подводные течения и ритмы, зоны сгущения, невидимые регистры и волны и, конечно, переключатели скоростей. Какие-то из этих явлений описаны наукой, имеют мудреные наименования, какие-то существуют в статусе фантазий, интуитивных вибраций. Сейчас нет необходимости формулировать четче: если вы прочтете эту книгу, станет ясно, что́ я имею в виду.
За приключениями внутреннего ландшафта текста следить бывает не менее интересно, чем за содержанием, которое можно даже иногда терять из виду (ничего страшного, Толстой в шкафу, в него легко заглянуть в пятый и десятый раз). Когда долго читаешь одну и ту же книгу, этот ландшафт может вдруг в счастливую секунду открыться целиком, освещенный свежим, чистым, легким солнцем, и вот я увидел «Войну и мир» всю сразу, как скульптуру, которую не обязательно воспринимать «подряд», главу за главой, а можно ходить вокруг нее, наслаждаясь новыми и новыми ракурсами. Тогда и смыслы, кстати, прилетят и сядут каждый на свою ветку.
Конечно, я не стану утверждать, что «Война и мир» в результате такого чтения открылась мне в своем «истинном свете». Но в каком-то неожиданном свете точно открылась, и я хочу вам об этом рассказать.
Читаем первые шесть глав
Было понятно, автор сделал непонятно. 1-1-I
(а)
Большое пустое пространство, два человека садятся на диван и ведут довольно напряженный разговор на двух языках, несколько раз меняясь ролями. Так начинается «Война и мир» – дуэтом-дуэлью в безлюдной гостиной.
Фрейлина Анна Павловна Шерер созвала на вечер знатную публику, важный и чиновный князь Василий Курагин явился первым. В гостиной могли быть слуги, но их не видно. Просьбу князя подать чай Анна Павловна забалтывает. В черновиках в конце эпизода возникал лакей и объявлял, что сейчас зайдут такой-то и такая-то, но в печатный текст лакей не проник, автор оставил сцену на двоих.
– Eh bien, mon prince. Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte.
Это первые слова книги: «Ну, князь, Генуя и Лукка – не более чем поместья фамилии Бонапарте».
Разговор происходит в июле 1805 года, когда события в Генуе и Лукке были на слуху. Первую Наполеон только что присоединил к Франции, вторую отдал во владение сестре своей Эльзе.
Анна Павловна и князь не просто светские болтуны – они инсайдеры и лоббисты, понимают, о чем говорят. Возникающие в тексте вслед за Бонапартом Гарденберг, Гаугвиц и Новосильцев с какой-то депешей для них не ноунеймы, а от извивов международного положения зависят мир и война.
Для современного читателя эти фамилии и дальнейшие рассуждения о позиции Австрии – информационный шум. Кто такой Новосильцев, что он написал в упомянутой депеше, куда ее адресовал – непонятно. Далее Шерер выражает уверенность, что Бог и русский царь спасут Европу, – отлично, основная мысль ясна, а подробности будто и неважны.
Современный читатель, конечно, может выяснить что к чему в комментариях, для этого даже не нужно иметь дома научное издание, многое можно найти просто в интернете. Но мало кто так поступает.
Первые главы книги «Война и мир», называвшейся тогда «Тысяча восемьсот пятый год», появились в московском журнале «Русский вестник»