Она вывернута, выпотрошена, растерзана. Раскрытая брюшина зияла черной дырой, из которой все ещё сочились темные капли. Непослушные руки пытались стянуть рану, пытались захлопнуть эту бездну, но рваные края проваливались вовнутрь, а следом за ними туда же провалилась и рука. Боль накрыла с новой силой, рассосав комок в горле. И она закричала. Закричала, вложив в этот, возможно последний крик, все отчаяние, весь ужас своего последнего дня.
– Тихо, Ленчик, тихо. Ну ты чего? Это всего лишь сон, это сейчас пройдет, – мягкий голос обволакивал, успокаивал, но она по-прежнему сжимала руками живот, место, где совсем недавно была кровавая каша.
– Я не могу больше. Сегодня пятый день этих кошмаров. Борь, отвези меня к психиатру, что ли. Я не могу больше. Пять дней одно и тоже. Я вижу два сна. Я просыпаюсь во сне и лучше бы не просыпалась. Борь, у меня крыша едет.
– Опять тот же сон? Те же детали?
– Да. Холод, Свет, кровь, боль и голос. Что мне этим хотят сказать? Что такое это Семикрестье? Слово какое дебильное. Борь, помоги мне, я больше не выдержу.
Теплая рука аккуратно коснулась ее плеча. Она повернулась к Борису и снова закричала: лица у Бориса не было. Пустые глазницы пристально пялились на нее, там, где должны были быть губы – неровные края плоти с виднеющимися обрезками кожи.
– Ленок, ты чего? – остатки губ шевелились, оголяя зубы и десны. И три капли крови упали на белоснежную простынь.
Ленка скинула руку с плеча, кошкой спрыгнула с кровати, забилась в угол и завыла.
Снова свет. Теперь на нее смотрел доктор в маске. Глаза живые – слава богу. Руки теплые – уже хорошо.
– Где Борис? – просипела Ленка.
Врач аккуратно погладил ее по голове.
– Ну все, выкарабкалась. Все девять жизней использовала. Ничего, сейчас будет легче.
Ленка смотрела на него и не могла понять, отчего ей все кажется иным: больше что ли? Почему он не ответил? Где Боря? Что вообще произошло? Что вообще с ней случилось? Что последнее помнит?
Дорога, ночь. Фары. Все. Да твою ж ты мать. Мозг отказывался работать.
– Все, Борис Михайлович, можете забирать. Ещё пару дней она будет квелая, а потом наладится все.
– Да, хорошо, – голос Бориса был сухим, глухим и тяжёлым.
– Как же звать тебя, чудо подколесное? – Борис бережно взял Ленку на руки и прижал к груди ее маленькую головку.
Ленка хотела сказать что-то, но в ответ лишь замурчала.
– Ладно, будешь пока Муркой. Ты уж прости меня, не углядел. И за котят твоих прости – не уберегли. Сейчас Ленка моя оклемается, там глядишь будем вместе жить.
Ленка прижалась к Борису, потерлась о плечо слежавшейся шерсткой – теперь все сходилось. Теперь нужно искать Семикрестье. Искать тех, кто вернёт ее обратно в ее тело. А может ну его. Может кошкой лучше? Ни тебе забот, ни хлопот, лежи себе на диване да обои царапай. Ленка улыбнулась своим мыслям и урча заснула на руках Бориса.
"Найди Семикрестье. Лена, ты должна их найти. Ты должна все исправить", – голос был далёким и уже не тревожил.
– Я найду, – лениво потянулась забинтованная кошка, – Я найду. Потом. Завтра, – боль отпускала, мысли улетали к облакам.
Это так приятно мурлыкать на груди Бориса. А ведь ещё до всего этого он хотел бросить ее, хотел уйти к этой рыжей сучке из кофейни напротив. А теперь держит на руках, несёт ее истерзанное тельце и каждый день ходит к тому, прежнему, ее телу. Есть ли смысл что-то менять? Когда он целиком теперь принадлежит ей. Вина. Чувство вины сильнее, чем любовь удерживает рядом. О, как же это приятно, держать его в своей власти. Абсолютной власти вины.
Глава 2
Муська бежала изо всех сил. Снег был глубокий, мокрый и рыхлый – это затрудняло движение. Липкие комки на шерсти утяжеляли бег, короткие лапы проваливались и передвигаться приходилось прыжками, даже скорее, нырками. Но сама виновата – теперь беги.
Дворового Полкана Муська дразнила с самого его появления, когда тот был совсем крохой – меньше самой Муськи. Кто ж знал, что из этого пахнущего молоком дрожащего комочка вырастет такая сволота. Уже в первую неделю Муська основательно разодрала ему морду, повредила ухо и хорошохонько погрызла, вырвав добрый клок щенячьей шерсти. Полкан выл от страха и писался, когда вдруг недалеко появлялась черная гибкая тень хозяйской кошки.
Грациозно