Каждое лето мы путешествовали по миру, выслеживая древние тайны, как охотники за сокровищами. Мы раскапывали римские монеты в пыльных полях Испании, исследовали руины храмов в Турции, но больше всего дядя любил Грецию. Она была его вечной музой. Именно там он впервые рассказал мне об Одиссее.
"Это не просто история, Александра," – говорил он, держа в руках старое издание с выцветшими страницами, – "Это карта, через которую мы можем увидеть не только миры героев, но и наши собственные души."
Мы зачитывались Гомером по вечерам, под звуки сверчков и треск огня. Дядя восхищался Одиссеем, его хитростью, его волей к жизни. А я… я всегда была очарована Телемахом.
Он был для меня чем-то большим, чем сын героя. В нём была странная энергия, недосказанность. Что-то в нём цепляло меня, будто он был не просто героем, а чем-то большим – фигурой, пронзающей время. Я часто задавалась вопросом: что чувствовал Телемах, когда ждал отца? Когда видел, как мать борется с наглыми женихами? Может, он мечтал не просто о возвращении Одиссея, а о том, чтобы самому стать героем своей истории?
Эти размышления стали для меня чем-то большим, чем просто детские фантазии. Они были началом пути, который я не могла предугадать. Даже после того, как дядя покинул этот мир, его любовь к древним мирам осталась во мне. Я выбрала археологию, словно хотела продолжить его дело. Но вместе с этим во мне жила другая страсть – любовь к невозможному, к историям, которые раздвигали границы времени и пространства.
Дядя часто говорил, что время – это самая великая загадка. И, может быть, где-то в его словах скрывался ответ на вопрос, который я задаю себе до сих пор: почему я не могла избавиться от чувства, что Телемах – это не просто имя на страницах древней поэмы? Почему я ощущала, что он ближе ко мне, чем любой другой герой?
Я всегда думала, что это лишь воображение. Но теперь, когда я оглядываюсь назад, я понимаю: история началась задолго до меня. И её нити вели не только в прошлое, но и в будущее, в миры, которые мне ещё только предстояло открыть.
Итаку я представляла иначе. Для меня этот остров всегда был больше, чем просто точка на карте – символ дома, места, где время и вечность пересекались. Здесь Одиссей строил свои планы, защищал свою землю и свою честь. В университетской библиотеке, погружённая в книги о микенской культуре и линейном письме Б, я воскрешала в воображении его пейзажи: вечнозелёные кипарисы, холмы, украшенные древними храмами, ветер, напоённый ароматами лавра. Но реальность оказалась совсем другой.
Сквозь грязные окна трясущегося автобуса я видела не романтическую Итаку, а пыльные дороги, серые холмы и старые тракторы, забытые вдоль обочин. Водитель изредка выругивался на коз, лениво переходящих дорогу, а я сжимала в руках блокнот – свою путеводную звезду, в которой до сих пор жила вера в великие открытия.
Профессор Лазаридис, давний знакомый моего дяди, был настойчив. Его сообщение не оставляло мне выбора: «Ваше участие в экспедиции крайне важно. Это может быть крупнейшим открытием нашего времени». Я представляла себе величие того, что нас ждёт, но по пути к раскопкам казалось, что я заблудилась в пустоши.
Три дня я скрупулёзно очищала керамические осколки, сортировала обломки амфор и спорила о датировках с другими студентами. Каждый день был похож на предыдущий. Шум лопат, монотонный ритм щёток, сухие замечания Лазаридиса… В сердце росло чувство утраты: где магия, которой был наполнен мой мир в детстве? Но на четвёртый день всё изменилось.
– Александра! Сюда! – донёсся голос одного из студентов.
Я бросила щётку и поспешила к месту, где несколько человек уже столпились вокруг чего-то, скрытого в земле. В углублении виднелись обугленные деревянные балки. Лазаридис, присев на корточки, склонился над небольшой плитой, едва видимой под слоем почвы.
– Это может быть перекрытие, – предположила я, чувствуя, как внутри поднимается знакомое волнение.
– Взгляни сюда, – ответил Лазаридис и указал на поверхность каменной плиты.
Символы, вырезанные на ней, казались знакомыми, но одновременно чуждыми. Я осторожно провела пальцами по линиям, стараясь разобрать текст.
– Линейное письмо Б… – начала я, но тут же осеклась. – Нет. Это что-то другое.
Среди символов микенского письма были грубые, резкие знаки, как будто их вырезал кто-то, не знающий истинной системы письма.
– Это не микенское, – выдохнула я. – Эти символы… они будто из другого времени. Или мира.
Лазаридис кивнул, его глаза вспыхнули от азарта.
– Сравни формы. Это напоминает протосемитское письмо. Такое находили в Леванте, но здесь… – Он замолчал, словно разглядывал глубже, чем я могла увидеть.
Его слова зацепили. Протосемитское письмо? Здесь, на Итаке? Я вспомнила о загадочных народах моря, разрушивших цивилизации бронзового века. И если их следы остались в Леванте, почему бы им не оказаться здесь?
– Это может быть список, – задумчиво сказал Лазаридис. – Посмотри, как расположены символы. Это имена.
Мой