Отдельная благодарность жене моей Людмиле
и кузине Олесе Пащенко, подарившим некоторые сюжеты и поделившимся важными подробностями.
Синяя папка
с серыми тесемками
(вместо предисловия)
– Ну и о чем мы с тобой молчать будем? – серьезно спросил Фролов. Он явно ждал ответа, и было ясно, что странный вопрос он задал не для того только, чтобы начать разговор.
– А, не понял, – продолжил он. – Плохо. Ну, ладно, попробую объяснить. Это очень важно, когда у людей есть общая тема для молчания. Тему для разговора можно найти какую угодно и с кем угодно. Когда ты трясешься в купе, ты же находишь о чем поговорить с попутчиками, хотя вы только встретились, скоро разойдетесь и, может, никогда больше не увидитесь?
– Не совсем так. Я большой молчун. Разговариваю в дороге неохотно.
– Какой же ты тогда журналист? Ну, да не это сейчас важно. Я говорю, что о чем бы вы в дороге ни говорили, поддержать разговор несложно. А вот совместное молчание может быть тягостным. Это, когда ты не знаешь, что хочет от тебя услышать сидящий рядом. И он не знает о тебе. А вот если есть у вас точки соприкосновения, то и молчание для вас что увлекательная беседа. Учти это. И давай искать темы молчания, – завершил Фролов и откинулся на спинку дивана. Скрестив на груди руки, прищурив один глаз, он попыхивал трубкой и, кажется, оценивал, какое впечатление произвел своей речью. А я и не знал, что сказать в ответ. Так мы и познакомились со старейшим на тот момент журналистом области, участником Великой Отечественной войны, военкором майором Фроловым.
Петр Тимофеевич любил представляться по званию, хотя давно, очень давно пребывал в отставке – сразу после войны и вышел. Он был уже очень не молод, даже стар, но сохранил блистательную ясность ума при общей физической слабости. Я и до встречи нашей был много наслышан о нем – и о его военной отваге, и о любовных «подвигах» уже в мирное время.
Майор был, как говорится, ходок. Редкую юбку пропускал мимо. И ведь внешне ничем не привлекателен: низкорослый, худощавый, но, видно, мог чем-то прельстить женщин, если бросались они к нему в объятия. У Фролова была мудрая жена. Вышедшая за него замуж еще на фронте, она в мирное время не то чтобы смирилась с изменами мужа, не то чтобы безропотно приняла их – она научилась обращать все в смех и насмешливым отношением гасить каждый новый любовный пожар, разгоравшийся в его неугомонном сердце. А один случай был вовсе смешным. В последний раз бес ткнул майора в ребро, когда тому исполнилось шестьдесят. Новая его страсть жила в соседнем от майора доме. Однажды ночью его сильно потянуло к новой своей возлюбленной. Он осторожно, чтобы не будить спящую рядом жену, встал, вылез через окно (благо жили Фроловы на первом этаже), быстренько добежал до соседнего дома и по водосточной трубе полез на второй этаж, к балкону своей избранницы. До балкона оставалось совсем немного, когда снизу раздался очень спокойный голос:
– Ну что, так и встанешь перед ней в этих синих семейных трусах и одном носке? На уж, возьми второй.
Внизу стояла жена Фролова. Она держала в руках второй носок мужа. Только тут обнаружил майор, что второпях он действительно успел натянуть только один носок и не надел брюки. После этого весь любовный пыл Фролова пропал, и он сполз по трубе на землю.
– Пошли уж, Дон Жуан, – сказала жена, и Фролов поковылял следом за ней. Второй носок он нес в руке.
Но эта и другие подобные ситуации не могли заслонить главного: на войне майор Фролов был настоящий солдат. Он честно воевал. Участвовал, например, в танковом сражении под Прохоровкой. Даром что был командирован туда как военный корреспондент, он находился внутри, в танке.
– Ты не представляешь, – говорил он мне, – что это было. Не просто поддержка танками атаки, это было настоящее танковое сражение – броня на броню.
Он рассказывал о том, что видел. Например, об уникальной операции взаимодействия нескольких партизанских отрядов с частями действующей армии. Операция была тщательно разработана, его, журналиста, забросили в отряд. Он писал материал, пробиваясь вместе с отрядом до его соединения с пехотным полком. Так что видел он много. По праву старшего по возрасту и званию, по праву старого журналистского волка он покровительствовал мне. А я с удовольствием общался с ним, расспрашивал.
В странное время свела нас судьба. Кто-то назвал его временем сдачи позиций. Мы стали тогда как будто стыдиться того, чем совсем недавно гордились. Я побывал в воинской части. В бывшей воинской части ракетчиков. Должен был сделать оттуда радостный материал о том, как мы преодолели наследие холодной войны, разоружились и уничтожили свое вооружение. По части меня водил полковник с грустными глазами. Единственный, пожалуй, оставшийся в полку. Он показывал пустые шахты – что уж тайну из них делать, когда тут американцы побывали и своими глазами все видели! – провел в конференц-зал, где проходило подписание с американцами каких-то важных документов. На длинном овальном столе по обе его стороны стояли так и не убранные