Мечта стать как папа – жалкий профессиональный спортсмен – быстро забылась. И мечта стать как мама тоже – подумаешь, композитор, получивший сколько-то там наград.
Я собиралась стать Кубком Стэнли и править этим гребаным миром.
Не помню, кто спустил меня с небес на землю. Вероятно, мой брат-близнец Уайатт. Ведь только он этим и занимается.
Впрочем, ущерб уже был нанесен. Уайатту в детстве повезло получить от папы нормальное прозвище – старое доброе Чемпион, – а вот меня окрестили Стэнли. Когда особенно лень произносить целиком – просто Стэн. Оно вырывается даже у мамы, которая вообще-то делает вид, что возмутительные клички, принятые среди хоккеистов, ее раздражают. На прошлой неделе за ужином она попросила Стэнли передать картошку. Предательница.
А сегодня утром список предателей в очередной раз пополнился.
– Стэн! – доносится голос с другого конца коридора. – Я собираюсь заскочить за кофе для твоего отца и других тренеров. Ты будешь?
Повернувшись, сверлю взглядом отцовского помощника.
– Ты обещал никогда меня так не называть.
У Томми хватает совести изобразить раскаяние. А в следующую секунду все милосердие отправляется коту под хвост.
– Ладно. Не убивай гонца с дурными новостями, но, наверное, пора уже принять, что эту войну тебе не выиграть. Хочешь совет?
– Нет.
– Я бы посоветовал тебе смириться с прозвищем, моя дорогая красавица.
– Ни за что, – ворчу я. – Но вот на «дорогую красавицу» согласна. Так меня и зови. Я сразу чувствую себя утонченной и могущественной.
– Как скажешь, Стэн, – смеется он, а в ответ на мою гримасу уточняет: – Так что с кофе?
– Нет, не хочу. Но спасибо.
Томми, вечный комок энергии, отправляется по своим делам. Он работает у папы личным помощником уже три года, и я ни разу не видела, чтобы он притормозил хоть на пять минут. Томми, наверное, и спит на беговой дорожке.
Я продолжаю свой путь – по коридору к женским раздевалкам. Быстро скидываю кеды и надеваю коньки. На часах половина восьмого утра, а значит, у меня масса времени на утреннюю разминку. Как только сюда заедет лагерь, начнется столпотворение. А пока весь каток в моем распоряжении. Только я и свежий слой изумительного свежего льда, еще не тронутого царапинами от коньков.
Ледовый каток как раз завершает последний круг, когда я выхожу на лед. Вдыхаю самый любимый на свете аромат – прохладно-острый воздух в сочетании с резким запахом прорезиненных полов. Металлический запах только что заточенных коньков. Дышать всем этим так приятно, что и словами не описать.
На льду я прохожу пару медленных, ленивых кругов. Я даже не состою в этом юниорском лагере, но тело никогда не дает отклониться от привычного распорядка. Сколько себя помню, я всегда рано просыпалась перед индивидуальными тренировками. Иногда устраиваю себе простые прогоны. Иногда просто скольжу по льду безо всякой цели. Во время хоккейного сезона, когда приходится посещать настоящие тренировки, я стараюсь не перетрудиться на своих одиночных прокатах, но на этой неделе я здесь не для того, чтобы играть, – только помогаю папе. Поэтому ничто не останавливает меня от спринтерского проката вдоль стены.
Качусь я жестко и быстро, проскакиваю за сеткой, резко разворачиваюсь и активно ускоряюсь по направлению к синей линии. К тому моменту, когда замедляюсь, сердце колотится в груди так гулко, что на мгновение заглушает голос откуда-то со скамейки запасных:
– …тут находиться!
Я поворачиваюсь и вижу парня примерно моего возраста. Первым делом в глаза бросается, как сердито он на меня смотрит.
Вторым – что он просто поразительно привлекателен, несмотря на всю сердитость.
Он явно принадлежит к числу людей, которые могут недовольно кривиться без малейших эстетических последствий для симпатичной мордашки. Черт, он выглядит даже еще аппетитнее. Этакий суровый плохиш.
– Эй, ты меня вообще слышишь? – Голос у него ниже, чем я ожидала. Таким, как он, надо распевать баллады в стиле кантри на крыльце дома где-нибудь в Теннесси.
Хлопнув низенькой дверцей, незнакомец вылетает на лед, и я понимаю, что он еще и высокий, возвышается надо мной. И, кажется, я в жизни не видела глаз такого оттенка. Они голубые, но невероятно темные. Сталь и сапфиры.
– Прости, что? – Я стараюсь не пялиться. Как вообще можно быть таким привлекательным?
С его ростом черные хоккейные штаны и серое джерси сидят как влитые. Он немного долговязый, но даже в свои пятнадцать-шестнадцать явно сложен как хоккеист.
– Я сказал, что тебе нельзя тут находиться! – рявкает он.
…и мне этого достаточно, чтобы встряхнуться. Что ж, ясно. Этот парень – грубиян.
– А тебе, значит, можно? – поддразниваю я. Лагерь стартует в девять, мне это точно известно, ведь я помогала Томми копировать