Я знаю об этом точно. Мама и папа тринадцать лет целовали не меня.
А сейчас забрали целовать, потому что бабушка и дедушка умерли. И это наводит на мысль о том, что они были вынуждены забрать меня, и это действие снова не было продиктовано любовью и желанием.
Им придется меня целовать. Именно придется. И это как-то обидно.
Как следствие, к своим тринадцати годам я забита комплексами под завязку. На мне старая вытянутая кофта, надежно скрывающая зарождающуюся женственность, и растянутые до неопределенности штаны. На голове – неухоженная челка, за которой спрятаны глаза.
Папа нежно обнимает гитару.
– Что тебе спеть?
– Не знаю.
– Ну, какие песни ты любишь?
– Я? Я люблю Агутина, «Ase of Base».
Папа весело смеется в усы. Взахлеб.
На его смех в комнату заглядывает мама.
– Что тут у вас?
– Представляешь, я у нее спрашиваю: «Что тебе спеть?», а она говорит: «Ase of Base», – весело рассказывает папа.
– Спой ей о том, где и на что ты утром набрался, – хмуро говорит мама.
Она гасит папин смех, и в воздухе сразу повисает напряжение.
Папа хмыкает и закатывает глаза.
Я не понимаю, что произошло. Чувствую, что что-то плохое, и с этим надо жить.
Мама уходит. Папа начинает что-то напевать, но почти сразу откладывает гитару.
– Нет настроения.
Я его понимаю. Мама пришла и украла настроение одним своим видом. Даже у меня. Человек такой, ясно.
Мне становится очень жалко папу. Я бы выбрала «ненавидеть», взяла бы гитару и ушла бы жить отдельно. Мне хочется его обнять. Но я не знаю, можно ли. И как вообще у них тут принято.
– Я должен тебе кое в чем признаться, – говорит папа.
Я замираю. Я не люблю тайны. Мне очень обременительно их хранить.
– В чем? – напряженно спрашиваю я.
– Оля, я курю.
– Слава богу! – выдыхаю я.
– То есть ты рада, что я курю? – удивился папа.
– Нет, конечно. Просто это такая… не страшная тайна. Курение же вредно. Его можно бросить.
– Это сложно. Пойду покурю. На балкон.
– А можно с тобой?
– На тебя будет дым лететь…
– Ну и что. Это же твой дым. Он не противный.
Мы идем на балкон. Проходим через кухню. Там мама что-то жарит в сковородке.
– Нельзя было к нашему приезду хотя бы макарон сварить? – спрашивает она папу. У нее такой уничижительный тон. Мы с папой переглядываемся, и я глажу его по спине, мол, держись.
Папа закуривает. Смотрит вниз с балкона. Внизу детская площадка, на ней играют дети, катаются на качелях. Рядом с детьми – их мамы и папы. И дети счастливы.
Рядом со мной тоже мама и папа. Наконец-то. Но я почему-то не счастлива. Снова. Что со мной не так?
– Где сдача? Я дала тебе деньги, на которые можно было