«Все мы жертвы или палачи и выбираем эти роли по собственному желанию. Только маркиз де Сад и Достоевский хорошо это поняли».
«Жертва не хочет забывать, мало того – возвращается на место преступления, как будто не хочет вылезать из подполья, в которое упала и которое всегда внутри её самой. Палач, наоборот, хочет выбраться на свет, принять достойный вид. Он ищет себе оправдания в логике войны и хочет навсегда закрыть дверь в подвал, из которого он вылез».
«Война высвобождает садомазохизм, который таится в каждом из нас. Во время войны государство монополизирует садомазохистские тенденции своих граждан, спускает их с цепи и, узаконив, использует».
– Лилиана Кавани, итальянский кинорежиссёр и сценарист.
Май, 1956 год.
С самого утра шел дождь. Погода, которая только-только стала радовать теплыми деньками, снова заставила дрожать от холодного ветра. Но какой стоял вид! Зеленые деревья, трава, которая пышно разрослась по краям дорог. Вишня, белые лепестки которой усыпали землю ковром. Птицы, вернувшиеся домой из теплых краев. В общем, природа жила. Весь мир, восставший из пепла, жил. И только небо, темно-серое, угрожающее взирало на всё. Но его угроза не предвещала ничего, кроме как возможность промокнуть до нитки.
Девушка тридцати лет одиноко шла вдоль шоссе. В одной руке она держала чёрный зонт с деревянной ручкой, в другой красную розу. Она была одета в коричневый костюм с юбкой, зауженный на талии, черную водолазку с жемчугом на шее, черные перчатки и кожаные туфли. Чулки и туфли пропитались дождевой водой, но девушка не обращала на это внимание. Она продолжала идти в только ей известном направлении.
Иногда мимо проезжали машины и водители удивлённо смотрели на идущую шатенку. Некоторые останавливались и предлагали подвезти незнакомку, но она каждый раз отказывалась. Другие же лениво бросив на неё взгляд, уезжали прочь.
Вдруг девушка остановилась. Она стала оглядываться по сторонам, будто что-то искала, и когда нашла нужный ей ориентир, направилась в сторону большого дуба прямо по полю. Утопая в слякоти, она продолжала смело шагать. Капли грязи полностью покрыли её юбку сзади. Несколько раз она даже чуть не упала. И когда она, наконец, дошла до дуба, то рухнула под его густолистной зелёной кроной.
– Туфли теперь только выбросить, – сказала девушка без досады, осмотрев испорченную обувь.
Роза в руке совсем поникла. Несколько лепестков упали на мокрую землю. Девушка поднялась и положила её между ветками дерева так, чтобы она выдержала сильный ветер.
– Прости. В ближайшем цветочном все розы разобрали. Осталась только одна.
У девушки встал ком в горле. Она опустила свой взгляд на ствол и увидела несколько отверстий. Время сделало их менее заметными и всё же они сразу бросились ей в глаза. Воспоминания вихрем ворвались в её сознание. Будто это было только вчера.
– Боже мой, где он?
Я оглядывалась по сторонам. Меня окружала какафония из сирены, выстрелов и криков, являющиеся смесью разных языков.
– Я не знаю, нам нужно бежать! Ты слышишь?
Маша тянула меня за руку, но я отчаянно вырывалась.
– Нет, его повели сюда, я не могу его оставить!
Только бы не опоздать. Его точно убьют.
– Вернер ждёт. Пойдем!
В её голосе звучала душераздирающая паника. Она тоже боялась не успеть, всё время поглядывая в сторону въезда в лагерь.
– Подожди, может он там?
Я заметила странное шевеление в кустах. Но сзади послышался знакомый мерзкий голос.
– Da bist du ja, Schlampe! (с нем. "Вот ты где, сука!")
Я обернулась и увидела Мюллера. В его руках был пистолет.
– Wow, und du bist hier. (с нем. "Ого, и ты здесь)
В его глазах сверкало торжество. Наконец он мог поквитаться с нами двумя.
– Маша! – вдалеке кричал Вернер на ломанном русском. Он бежал к нам, но было слишком поздно.
Его следующих крик был заглушен двумя выстрелами.
Она задумчиво провела пальцами по коре дерева. Ведь если кто-то пройдет мимо, то никогда не догадается о том, что здесь было. И даже если найдет эти отметины, не сможет представить весь ужас, который предшествовал им. Где-то вдали сверкнула молния. Девушка ещё раз посмотрела на дуб.
– Я обязательно приду ещё, – ложь, без которой нельзя уходить с могилы.
Дождь закончился. Зонт оказался ненужной ношей. Девушка оставила его у подножья дуба. Самсон снова упрекнет её в расточительстве, но это будет потом, когда она вернется. Если вернется. Внутри было чувство приближающегося конца. Словно их снова ведут в газовую камеру под видом душевой: слышен вой собак, рядом идут обстриженные незнакомцы в полосатой одежде и молятся; кто-то говорит о том, что Бог оставил их. Я и сама не знаю где Бог, видит ли он, что творится на Его земле? Почему Он позволил