Если б мы оказались в городском саду в тёплый летний день среди праздной публики того времени, то наверняка услышали бы их приватные разговоры, которые зачастую касались общей темы. Господа галантно приветствовали друг друга по-французски, но потом неизменно переходили к обсуждению последних событий местного значения на родном языке.
– …Не будете ли вы так любезны, мадемуазель Мари, поведать мне, как намедни прошёл бал в имении господина Митрохина?
– Моn ami, великолепно! Впрочем, как и всегда. Господин Митрохин достоин всяческих похвал: там был весь высший свет города! Музыканты играли виртуозно, почти без перерыва. Мне искренне жаль, что любимая вами мазурка случилась без вашего присутствия.
– О, Мари! Безусловно, виноват-с! О чём искренне сожалею… Но служба есть служба! Я готов искупить вину своим обязательным присутствием у господина Митрохина в следующий раз. И тогда я вас непременно ангажирую на мазурку!..
Время неумолимо. Пронеслись революции, войны, менялись власть и системы государственного строя. Тем не менее город разрастался, его население всё увеличивалось. И усадьба Митрохиных постепенно приросла к городской окраине.
1. Свобода
За спиной мужчины громко хлопнула железная дверь с решётчатым окошечком, лязгнули засовы проходной. Но эти резкие звуки для вышедшего на свободу узника были самыми приятными за последние годы.
«Ну, вот оно, случилось – воля!..» – на худом, землистого цвета лице с маской безразличия появилось подобие улыбки – как долго узник ждал этого момента!
Человек с короткой стрижкой закинул свой сидор на плечо и, не оглядываясь, пересёк площадку перед КПП. Здесь было безлюдно, только легковые иномарки обслуги колонии разноцветной кучкой ждали своих хозяев в углу стоянки. Освобождённого никто не встречал.
Лицо путника ещё более прояснилось, приоткрылся щербатый рот в широкой улыбке. И не только от пьянящего воздуха свободы и ласкового летнего утра – всё шло почти так, как и было им запланировано.
Хотя, судя по маляве с воли, прежнее возбуждённое «Дело по убийству в особняке Митрохина» теперь вообще закрыто: было пересмотрено, классифицировано в самоубийство и благополучно сдано в архив.
«Эх, знать бы заранее! Может, зря парился столько на нарах… – Вместе со вздохом сожаления быстро исчезла улыбка, лицо вновь обрело беспристрастное выражение. – Хотя совсем не факт! Будь я у следака под рукой, так и зацепить могли, не отмазался бы…»
Мужчина остановился на пригорке, слушая птичьи голоса, с наслаждением вдыхая лесные запахи. Вокруг ни души: спереди и сзади, петляя среди зелёных кустов и невысоких берёзок, просматривалась пустынная пешеходная дорожка. Ни конвоиров, ни телекамер, ни случайных прохожих. Наконец-то он мог быть самим собой!
Путник невольно бросил подозрительный взгляд назад. Там, за высоким глухим забором с колючей проволокой и вышками по углам периметра, виднелись верхние этажи пятиэтажного кирпичного здания – жилого корпуса колонии усиленного режима, в стенах которой и провёл три года осуждённый Фролов Кирилл Степанович.
На стене дома, ставшего ему вынужденным приютом на весь срок заключения, привычно висел красный транспарант. Отсюда буквы не читались – далеко! Но за годы отсидки лозунг «На свободу – с чистой совестью!» так намозолил глаза, что стоило только их закрыть, сразу являлся в памяти.
И тут мужчина не выдержал: скинул с плеча мешок, со злостью швырнул под куст. Сделав неприличный жест рукой в сторону опоясанной колючкой территории, он издал приглушённый почти звериный вопль:
– Ха! Вот вам! – Вся ненависть, вся боль и унижения, накопленные за период отсидки, выплеснулись в этом истошном крике.
Чего там говорить, зона – тоже школа! Суровая, жестокая, с ограничением в правах и в свободе… Это особый мир: один год, проведённый в местах не столь отдалённых, стоит доброго десятка лет вольной гражданской жизни. Вот что такое зона! А Кирилл провёл в колонии целых три…
«Как в психбольнице: пациенты иногда выписываются, а врачи остаются… Так вам и надо!» – во взбудораженной свободой голове плескались злые мысли, бывший зек невольно вспомнил охранников и начальников в погонах. Нет, он сюда больше никогда не вернётся, ни под каким соусом, – он не такой!
– Я-то уже на воле! А вы, крутые козлы и тупые сявки, давите нары дальше! – зло юродствовал недавний сиделец. – Тусуйтесь на здоровье – вместе с хозяином, халдеями и вертухаями…
…Выплеснув весь негатив, человек с котомкой дошёл до просёлка с безлюдной автобусной остановкой, вгляделся в расписание: автобус не скоро. И пошёл пешком – на воле всё в радость! Железнодорожный вокзал всего в паре километров, а за время ходьбы можно просто подышать чистым воздухом, спокойно подумать, как правильно распорядиться своей свободой.
Хотя что там думать! За время заключения всё тысячи раз передумано – до самых мельчайших деталей. Без дум понятно: так жить нельзя.
Да,