Чтения по «Обломову». Сергей Ручко

коммуникация место в литературном творчестве? Единственное, что пока можно достоверно установить это то, что образ литературного героя есть по сути публичный образ, произведенный его автором. С другой стороны, из произведения невозможно вывести мышление автора этого самого произведения, а равно как и из феноменального исследования автора произведения невозможно вывести само это произведение (речь здесь идет не только о смысле образа главного героя или «целого» произведения, а обо всей его структуре, имея в виду и интерпретации его смысла другими). В самом деле, может ли автор произведения знать наперед судьбу произведения, все возможные интерпретации его читателями? Вот, к примеру, в аналитической антропологии и арт-философии и то и другое направление аналитики возможно. Из эпилепсии Достоевского там выводится сущность его произведений, а из сущности его произведений – его эпилепсия. До него известный психиатр Ч. Ломброзо увязывал гениальность с помешательством. Делал он такой (как выяснилось ложный) вывод, исследуя философские тексты. Такой подход к произведениям, как понятно, сам по себе нелеп, поскольку отождествляет текст с его автором, и (что не менее важно) различает текст с читателем его. Вопрос не к тексту, который написал Шопенгауэр, а к этому же тексту, но который прочитал Ч. Ломброзо. Кажется, мы здесь имеем два различных текста. Вопрос, какой из них истинный, а какой ложный повисает пока в воздухе без ответа.

      Для разрешения этой проблемы нам нужно призвать на помощь метод субсистенциальной аналитики (в нашем случае) публичного образа Обломова в романе И. Гончарова “Обломов”. Субсистенциальная аналитика, – в моей книге «Субсистенциализм» она еще называется sub_sist_аналитикой, – произведений стоит особняком от подобных ломброзовским идей, поскольку утверждает, что любое произведение есть, по сути, абсолютно автономный объект, несводимый ни к автору его, ни к среде его обращения, ни к эмпирическому, а тем более научному, ни вообще к отношениям, включая отношения отношений или коммуникации коммуницирующих коммуникаций, ни к читательским рецензиям на них. К произведению невозможно применить, например, антропологическую аналитику, поскольку эта аналитика всегда будет менее или более того, чем произведение «в целом» является. Это «целое» произведения (да и вообще любого текста) субсистирует [благодаря самому себе]. Произведение продолжает себя за пределы бытия, смысл его там, где нет места любому бытию. Поэтому все (включая и возможные) интерпретации произведения говорят кое-что о каком-то произведении. Интерпретация не имеет доступа к целостности произведения. Она здесь всего лишь абстрагирует некоторые его стороны, производя из них обобщения, которые сами собою конституируют уже другое произведение, которое опять же субсистирует [благодаря самому себе] и т. д.

      Предлагаю поставить мыслительный эксперимент, используя функцию свободы предположения. Представим себе двух авторов, живших в различные времена, в различных странах, с разной степенью и направленностью образования, культуры, цивилизованности, различные по внешнему виду, возрасту, расе, национальности, с различными языками, болезнями и обстоятельствами личных жизней. Пусть один живет в столице, пользуется знатным уважением, является состоятельным, влиятельным, деятельным как Штольц; пусть он не страдает гепатозом, атеросклерозом или каким-нибудь другим заболеванием. А другой пусть живет в каком-нибудь хуторе посреди степей; ни влияния, ни личной жизни, ни здоровья, ничего. И вот ставим задачу этим авторам, чтоб они написали роман. По итогу они пишут «Обломова».