Но только не вижу.
М. Карасёв
Мышонок явно заблудился. Он бежал по асфальту по узкой полосе, между высоким бордюром слева от него и широкой белой нарисованной полосой справа, за которой было четыре ряда безнадежно увязших в вечерней пробке автомобилей. Раз в полминуты автомобили синхронно подавались вперёд на корпус-два и замирали. По вечернему летнему времени окна машин были приоткрыты, разнообразные звуки доносились со всех сторон, некоторые были усилены сабвуферами и били в перепонки низким вибрирующим гулом, некоторые едва различимы, но, по мнению Мефодия, к музыке никакого отношения не имели. Раньше такие машины, которые чуть не лопались от басов, дико раздражали его, как и молодые люди, бродящие по городу с колонками, включенными на всю мощь. Но потом он понял, что это такой глас вопиющего в пустыне, мол, вот он я, люди! Я здесь! Посмотрите на меня, заметьте хоть кто-нибудь! Это был способ репрезентации обществу своего собственного внутреннего мира, убогонького, но уж какой есть. Тщета, конечно, но понять можно.
Он стоял в левом ряду и наблюдал за мужественным забегом мышонка. Тот мчался в свете фар как заяц, не сворачивая из полосы света. Да и то хорошо: на высокий бордюр слева он залезть мог едва ли, а справа верная смерть. Ближайший разрыв в разделительной полосе был через километр и Мефодий, уже пять минут наблюдавший за мышонком, от души желал ему удачи. Мышонок был симпатичный – серо-зеленый, с коротким хвостиком и блестевшими бусинками круглых глазёнок навыкате, в которых читался хтонический ужас, но сам бег говорил о непреклонной решимости. Обогнав грызуна, Мефодий на минуту потерял его из виду, с беспокойством поглядел в открытое слева окно, и с облегчением увидел несущегося с крейсерской скоростью мышонка. Движение опять замерло. В динамиках звучали последние страницы «Анны Карениной», этот катарсис Левина. Мефодий размышлял о героях Льва Николаевича. «Вот ведь горе от ума, сами напридумывают себе проблем, «загонятся», как сейчас говорят, и считают, что выхода нет. То Вронский стреляется, то Анна под поезд лезет. Всё о чести пекутся. Не знаю, как тогда, а сейчас любой скандал живет ровно сутки, пока пресститутки и медиажабы не отыщут новую жертву. Информационная энтропия. Да вот хоть у Дзюбы спросите, еще и бабла поднять можно. Но Лев Николаевич хорош, с каким тщанием, уважением и любовью описывает русский быт, именно что простого человека, крестьянина. Не то, что Акунин. Пишет – залюбуешься, но сколько презрения к матушке России, да и язык, если разобраться, хоть и красив, но явно искусственный». После интервью Акунина бесёнку Дудю, первый был вычеркнут из сердца окончательно, хоть и не без изрядного сожаления. А второй там и не ночевал никогда.
Мышонок остановился, покрутил мордочкой и юркнул под стоящий впереди Мефодия джип. Нехорошее предчувствие холодком поднялось откуда-то с пола машины. «Беги, беги, сейчас поедет!» – заметив, что стоп-огни джипа погасли, мысленно закричал Мефодий в надежде увидеть отважного стайера между задними колесами. Джип проехал всего метр, но из-под его левого заднего колеса, как свежая газета из-под типографского валика, выползла совершенно плоская серо-зеленая шкурка. Было непонятно, почему не видно крови, будто он непостижимым образом лопнул внутрь, но думать об этом не хотелось. «Вот так и человек. Бежит всю жизнь куда-то, слева неприступная твердыня, справа катки огнедышащие, впереди неизвестность, а что сзади – уже и не важно, все равно ничего не исправить. Только покажется, что нашел надежное пристанище, а оказывается это колесо, Молох. Р-р-раз, и всё», – невесело, даже с каким-то ожесточением думал Мефодий.
Еще десять минут назад он был почти счастлив. Каким-то непонятно откуда и как берущимся счастьем. Всего-то помыл машину. Мойка стоила освежающе дорого, но, по какой-то причине, выезжая с мойки, Мефодий всегда чувствовал душевный подъем, как работает этот механизм было неясно. Машина и впрямь шла легче, словно человек, избавившийся от пластов налипшей на сапоги жирной тяжелой глины. После плоского мышонка от этого беспричинного и от того особо светлого чувства не осталось и следа. Аналогия с жизнью человека была не вполне корректной, но отчего-то думалось именно так. «Это если в широкой перспективе, хотя если принять за Молоха государство, то вполне верно. Беги, не сворачивая с выделенной тебе исчезающе узкой полосы. Захочешь вывернуться, шансов ровно столько, сколько и у мышонка на автобане. Что скажут букмекеры? Молчат. То-то».
Из-под днищ стоящих впереди машин время от времени вырывались белые султанчики выхлопных газов. Это «султанчики» навело Мефодия на мысли о джиннах, которые так же в виде дыма неспешно выбирались из тысячелетних сосудов, извлеченных со дна моря удачливыми пионерами или мультяшными армянскими рыбаками. В общем, учитывая биологическое происхождение нефти, а стало быть, и бензина, сравнение было уместным. Кто сосчитает, сколько останков живых существ, среди коих наверняка и люди, составляют литр бензина? И теперь они бессмысленно сгорают в адской пробке. Пожалуй, это не добрые, исполняющие желания джинны, а ифриты. Здравствуй, Грета.
Аудиокнига закончилась, и Мефодий переключился на радио, ткнув в кнопку на панели автоматически, не думая, видимо внутренние сенсоры не могли смириться с тишиной.
– …вый