детвора играть и кататься на качелях-каруселях прибегала в Вовкин. Уже тогда ребята проявляли друг к другу детский, но весьма настойчивый интерес. С его стороны – неизбежное дёргание за косички, с её – могла и портфелем по башке, но шутя и, скорее, для вида.

      Все эти, вполне невинные «знаки внимания» были чем-то, самим собой разумеющимся. Иной, юношеский интерес проснулся у обоих, когда под Олиным платьицем стали заметны два маленьких холмика для будущего, высшего предназначения женщины. А в глазах появился дремавший до этого бесёнок.

      Это же время положило начало и проблемам.

      Оля была дочерью богатых по тем временам родителей: мама – заведующая крупным магазином, папа возил кого-то из исполкомовских «шишек», наравне с ними пользуясь благами, неизвестно, когда и кем закреплёнными за так называемыми «слугами народа».

      Володя же был мальчиком из простой, рабочей семьи. У него рано, от онкологии, умерла мама. Ей не было и тридцати. Отец начал попивать, хотя на работу ходил исправно. Что бы ни случилось и как бы плохо, а бывало и такое, он себя наутро ни чувствовал.

      Постепенно на сына ему стало, мягко выражаясь, плевать. Где он бывает, чем занимается, – алкоголь уверенно делал своё дело. Но парень рос добрым и внимательным. Возможно, слегка нервным, но всё понимал. И трагедию отца – тоже. Мог картошки нажарить к приходу отца со смены, – мясо в доме водилось не часто.

      Олю готовили к иному – более «светлому» будущему. Для начала, как минимум, диплом пищевого или торгового института, в который она поступила бы вне конкурса – по блату. А там и хорошая работа где-нибудь среди маминых же кругов знакомых. Заранее была куплена и кооперативная двушка в хорошем районе – подарок родителей на будущую свадьбу.

      Вот только Вова в планы Олиных родителей никак не входил. Нет – они не были категорически против дружбы ребят: принимали Володю у себя, иногда даже просили помочь. Вытрясти дорожки, например, или вымыть машину после дачи. А когда начали подозревать, что между детьми давно не косички-портфельчики, начали вести хитрую игру, чтобы и дочь не оттолкнуть от себя запретами, и своё лицо сохранить. Им не было известно одного: того, что они уже о-поз-да-ли. У Оли с Вовкой давно всё случилось. И первые поцелуи, и знакомство с признаками взросления их молодых тел, и даже то, от чего иногда вдруг случаются дети.

      Немалую помощь в этом им, конечно, оказало попустительство Вовкиного отца, приходившего со второй смены поздно по вечерам. Он не раз заставал ребят спящими в одной постели в обнимку. И ничего не предпринимал. Причиной тому, скорее всего, была рано ушедшая из жизни его жена. Поэтому он как бы тоже «понимал».

      Факт родительской беспечности даже суд не оставит без внимания. Вынесет частное определение, но изменить что-либо будет уже невозможно.

      А на дворе бушевал май, запах сирени буквально сводил с ума. Ребята и сошли – у Оли, как и следовало этого ожидать, прекратились месячные. Узнав об этом, Вовка обцеловал каждый её пальчик, каждую клеточку такого знакомого и желанного тела, приговаривая: «Моя!.. Теперь точно моя… навсегда…».

      Маму же Оли перспектива стать бабушкой в тридцать семь совсем не обрадовала. Более того – не на шутку огорчила. Ведь все её планы – те, которые все эти три месяца, пока предоставленная самой себе Оля влюблялась по-взрослому, летели в тартарары. Как бы абсурдно это ни звучало, маме было не до дочери, хотя именно ей в них была отведена главная роль. Лина Александровна обхаживала новую подругу – жену нового же начальника отца. Причина была проста и понятна: они были родителями 19-летнего «золотого» сынишки с последней моделью «Жигулей», без дня дипломом в кармане и разодетого по последней моде.

      Оставаясь наедине и не догадываясь о коварстве матери, Оля подолгу рассматривала себя, стоя боком, в зеркале. Иногда она брала маленькую подушку-«думочку» и подкладывала ее под футболку. В такие моменты, улетая мыслями в своё, обречённое уже, материнство, девушка представляла, как она будет кормить малыша, гулять с ним, какое имя подойдет мальчику или девочке под Вовкино отчество.

      Поэтому приговор матери – аборт и точка! – прозвучал для неё громом среди ясного неба. А когда Оля попыталась возразить, а как же, мол, любовь, – довод был признан жалким и тут же отклонён. Мамой уже была подготовлена расправа и для Вовки. На случай его сопротивления – суд за связь с несовершеннолетней, – по закону подлости Вова был несколькими месяцами старше подруги.

      В день объяснения влюблённые сидели на лавочке в городском сквере. Володя держал в руках Олину руку, нежно поглаживая её. И смотрел на девушку глазами, полными абсолютного счастья.