Серый. Галина Фабрициус

ма. Содержала кур, козу и несколько ульев. Огород весной приглашала вспахать местного конюха на колхозной лошади. Сажала много и рано – соток десять картошки, несколько гряд с овощами, парник с огурцами, сеяла ячмень для кур, вела исправно хозяйство. Муку для выпечки хлеба закупала летом, чтобы по сухой, крепкой дороге подвезти к дому сразу несколько мешков и белой и ржаной на весь год. Муку привозили на тракторе либо просила конюха Анисима подвезти на лошади. Овощей нарастало вдоволь. В общем, как будто бы все ладком, только вот после смерти соседа осиротела она. Не к кому в гости сходить, не с кем поговорить. Жилые деревни в трех верстах. Предлагали Парасковье поехать в приют для «престарелых», но она отказалась. Наверно, хозяйство рушить пожалела: козу Милю, кота Басю да куриц-рябушек.

      Как-то в очередной раз пошла Параня (на «волость») в магазин, а дело было весной, ручьи вздулись, набухли под снегом водой, вот, вот прорвутся к сестрице речке, но пока не набрали нужной силы – талой воды. Утром, еще по крепкому насту, Параня прошла удачно, а днем все оттаяло: посинели, расширились потемневшие от накопившейся воды ручевины. Кое-как перешла Параня два ручья под нежилыми деревнями, осталось один ручей перейти у своей деревни, но ручеек коварный, летом его нет, пересыхает, а вот весной каждый год кого-нибудь, да и выкупает в ледяной воде. Вот и сейчас уже прорвало, потек, понесся к реке, ворча и беснуясь на обледенелых поворотах и ямах. Парасковья ходила по твердому краю текущего ручья, ища способ преодолеть последнюю преграду к своей теплой избе, к дому. Как только ступала с натоптанной тропы, ноги в сапогах проваливались в месиво из воды и снега. Так не прыгнуть – широк ручеек, около метра, и не перебрести – глубок. Помучившись, решила сходить до виднеющегося вдалеке, в поле стожья, выломать стожарину, благо сено увезено, ну и побрела по тракторному следу в верх к лесу, к стожью. Подошла; сено увезено, но не все: которое снизу поистолкено мышами и которое сверху погнило, оставили. Парасковья покачала одну жердь – стожар, крепко вмерз, не сломать; покачала второй вроде погнилее – трещит, подналегла – хрясь, сломался. «Слава Богу», – промолвила. Вдруг что-то в сене зашевелилось, запопискивало. «Мыши, что ли?» – думает Параня. Глянула – серый комок катится к ногам, отступила в испуге, разглядывает – да это ж волчонок! Заоглядывалась в испуге, где мать волчица, может, рядом. Нет вокруг стожья больших волчьих следов, только маленькие щенячьи, да и те не свежие.

      – Похоже, не один день ты тут голодом сидишь, вон как ослаб, упал на сапог, да и дышишь ли? – Подняла Параня щенка, маленький – на ладони лежит, дрожит, лапы висят с руки безжизненно. Постояла, задумавшись, сказала:

      – Видно, цена за переход ручья мне природой выставлена. Ладно, не убью тебя, но и ты человеческого не тронь, будешь мне помощником и охраной. – С этими словами сунула за пазуху ослабевшего щенка и пошла к переправе с жердью в руках.

      Выходила полумертвого щенка Параня, хотя в тот вечер ей пришлось с ним повозиться. На ногах не стоял, падал, молока не ел, тихо скулил, лизал пальцы. Пришлось обмакивать пальцы в молоко, а он слизывал, пока не умучился и не начал засыпать, и даже спящего его лихорадило. Параня сунула дрожащего волчонка в шубный рукав, там угревшись, затих, уснул.

      Как всегда, в мае Параня позвала конюха вспахать огород. Весна удалась теплой и ранней, прогревшаяся земля просила посадки. Большинство грядок уже были вскопаны хозяйкой и посажены, да и парник, укрытый пленкой, таил в своем теплом чреве рассаду огурцов на четвертом листе. Все на своем месте: за амбаром дружно принялась в рост капуста, перышки лука озеленили три длинных гряды, клубника цвела вовсю и кое-где наметились зеленцы.