Версавия
Одно из первых осмысленных воспоминаний – она. Репродукция, потом – набросок, проступающий рисунок…
Стол (чертежный, с наклонной доской), солнце, пахнет деревом (дедушка только что отпилил кусок фанеры), вижу мамин профиль, брови нахмуренны – и она рисует ее. Линия груди, белая рука, масляный блеск кожи служанки… стрекоза, я налюбоваться ею не могла. И струйка воды в бассейне. Наверное, ей нужно было очень.
Все мое младенчество моя мама, примеривая что ли на себя все это – беспардонного упрямого младенца, несложившийся брак, изменившуюся себя – рисовала и рисовала. Бесконечно. Всех рафаэлевских Мадонн. У сестры дома хранятся эти рисунки – мадонны обнимают пухлощеких ангелочков (я в это время съела банку витаминов, повергнув участкового педиатра в шок), нежно гладят их сонных (я соответственно вместо дневного сна в яслях сделала подкоп, подговорив на это пухлого Олежку – он казался мне крайне перспективной копательной силой) … Мадонны, надо сказать, мне совершенно не нравились. Они как одна были похожи на поликлиническую медсестру Нюсю, от которой ни один ребенок не ждал ничего хорошего. И вот эти вот «тютютю, тебя сейчас комарик укусит!» не способны были обмануть даже грудничков. 5тью годами позже, моя новорожденная сестра выбила ей зуб, закрепив мнение о нас с ней, ах, как жалко – такая семья хорошая, а эти – бандитки просто! Мадонны множились и множились, материнство как-то не укладывалось в голове…
А потом она взяла ее.
На смену вороху бумаг с мадоннами пришел отпиленный кусок фанеры и репродукция брюлловской Версавии. Матушка почему-то с остервенением работала над телом – бедра, живот… Арт-терапия? Может быть. Остальное лишь наметив, фанерную копию убрали… Сначала в шкаф, потом на антресоли… Эта фанера кочует со мной долго. Почему-то я ее увезла (матушка замахала руками – делай с ней, что хочешь!) … Меня вначале возмущало совершеннейшее несоответствие копии – той, исходной. У нее вообще другое тело, намеченное лицо – имеет хоть и похожие, но совсем иные черты. Темные брови, огромные глаза. Прекрасная эфиопка рядом – так и не была дописана, не говоря уже о моей любимой стрекозе. Понадобилось много лет, чтобы я поняла, что это… попытка изобрести себя заново. Найти. Понять. И нельзя там что-то править. Я дописала все. Моя Версавия – получилась наверное совсем другая, чем та, которую дописала бы тридцать лет назад матушка. Она очевидно взрослее и юной жены военачальника у Брюллова. У эфиопки больше общего с Виолой Дэвис, чем со служанкой на подлиннике. Но эта – моя – Версавия расплетает волосы. Журчит вода, наполняя бассейн. Шелковые сандалии лежат на бортике. Летают стрекозы. Круг замкнулся.
Олимпиада Бензольевна. О важности жизненного выбора
Я до 9го класса училась в СШ №3 г Ростова-на-Дону. Конно-спортивной школе №3, по меткому выражению моего соседа по парте Борьки Полегаева. В смысле, мы там все были с хорошими и отличными оценками. Но. Знаний в нас было… Немного. А оценки – все выживали как могли. У меня злом всех зол была физика. Я вообще не понимала, что происходит. С этим пытались бороться, бабушка даже уговорила младшего сына своей подруги бабы Али заниматься со мной дополнительно. Жутко старый дядька (лет 25ти) выглядел приговоренным к повешению, как помниться. Я приходила, мы садились в гостиной за круглый стол с бархатной скатертью. Первое занятие – он пытался мне что-то объяснить. Рядом сидела на диване его мама и читала газету. Я понимала много что… Что у них старинная латунная клетка, и в ней живет канарейка. И подзорная труба, верите? На вопрос несчастного Гены – «ты поняла?», я говорила – «угу»,. Гена сначала обманывался и после «угу» давал задачу решить самой. Я бодро записывала условие. А дальше – тишина… Гена понял, что Софьи Ковалевской из меня не выйдет, но Генина мама – это было ой. Поэтому абсолютно не сговариваясь, пигалица 14ти лет и молодой парень с дипломом физмата – давали гастроли. Пару раз в неделю я тащилась к ним домой, садилась за круглый стол. Баба Аля доставала свою газету. Гена делал строгое лицо и спрашивал, какую тему проходим. Я называла. Делая вид, что объясняет, Гена решал мне домашку. А теперь – сама. И я гордо переписывала с его листка себе в тетрадь. Молодец! Говорил Гена. Контрольные я «болела», так что все потихоньку налаживалось. Гена привык к моим задачкам как к касторке, баба Аля забывала про газету и пила со мной чай. А потом в классе нас пересадили, и мой новый сосед Юрка Родионов оказался вообще не такой веселый, как Борька, но знающий физику человек! И начался у нас бартер. Дело происходило так. Сначала я писала сочинение себе. Потом, делая вид, что переписываю с черновика, писала Юрке. Юрка, кося глазом, перерисовывал текст. Однажды – даже вместе с «Сочинение ученицы 9го А Крикиной Елены». На физике – ровно наоборот, косила глазами я. В общем, полная гармония. И тут случился со мной сильномодный лицей. Юрки не было. Что делать непонятно. А еще – мало физики будто было. Началась органическая химия. Мама. Нет, маааамааааа!!! Бензольное кольцо и хлористоводородный диметилморфин. Что делать было непонятно. Но. Все мы люди, даже учителя. У химички была слабость. Она обожала лабораторные работы. И я стала тетрадь с этими лабораторными