Осенний дождь хлестал тугими струями, вспенивая потоки воды вдоль тротуаров, врезался, разбиваясь хрустальными брызгами о крыши домов – стеклянных и черепичных, бетонных и каменных, таких разных в Париже. Толпа репортеров беспокойно топталась у здания аукционного дома на площади Тюильри, но тщетно – тот, кого так жадно желали они поймать, вышел черным ходом. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания случайных прохожих, сел в свой Бентли, но не успел он повернуть ключ в замке зажигания, как задняя дверца в машине хлопнула, и на сидении оказалась худенькая, насквозь промокшая девушка в сером плаще.
Удивленный, рассерженный, он повернулся к непрошенной гостье, и уже собирался сказать что-то резкое, но увидел побледневшее от волнения личико, умоляющий взгляд бледно-голубых глаз и обычный, такой непривычный в наши дни кожаный блокнотик, который сжимали покрасневшие от холода тонкие пальцы. Именно эта деталь, зеленый блокнотик из потертой кожи и ручка вместо привычного для журналистки планшета, заставила его осечься на полуслове и вопросительно взглянуть на гостью. Этого оказалось достаточно.
– Месье Чернофф? – она с трудом выговорила непривычную русскую фамилию. – Мари Гранде, газета» Вечерний Париж». Простите мою дерзость. Всего несколько слов! Умоляю Вас, если б Вы знали, чего мне стоила попытка поймать Вас!
– Хорошо, – он устало провел рукой по совершенно седым волосам, столь резко контрастировавшим с молодым, красивым лицом. – У Вас шесть минут. Я довезу вас до метро, и пока мы едем – спрашивайте.
Она заторопилась:
– Ваши картины… Сегодня все они были проданы по невозможным для современного и такого молодого художника, ценам. Чем Вы объясняете Ваш успех?
– Людей всегда притягивает жестокое и прекрасное. Когда же они слиты воедино…
– Об этом мой следующий вопрос: сюжеты ваших картин приводят в ужас, – она по-детски нахмурила брови, – но на выставке в Вене я видела нечто необычное для вашего творчества – портрет девочки в белом платье. Я знаю, вам неоднократно предлагали его продать. Кто она?
Он не отвечал. Дождь слезами стекал по стеклам, к которым льнула ночная мгла. Девушка несмело придвинулась ближе и спросила, совсем уже тихо:
– Когда это случилось?
– Пятнадцать лет назад…
– Паша, – мама повернулась к нему, улыбаясь, – тебе нравится наш новый дом?
Он поднял взгляд на окна второго этажа красивого особняка девятнадцатого века. Немолодой, суетливый посредник пояснял, показывая на чернеющий в осенних сумерках фасад:
– Вот эти, горящие окна – соседняя квартира, а следующие пять – ваши.
– Шесть, – уточнила мать, вздернув тонкие брови.
– Нет, пять. Я знаю, это странно, но и по плану в этой квартире только пять окон, вот.
Он протянул какие-то бумаги, и они начали тихо спорить. Павел же, не отрываясь, смотрел в отливавшие опаловой матовостью окна, и в особенности на то, на плане отсутствовавшее. И вдруг вздрогнул, потому, что мог поклясться – на мгновение к стеклу прильнуло детское личико, фарфорово-бледное, с расплывавшейся темнотой в области глаз.
Посредник отдал ключи, и они с мамой еще раз подивились необыкновенно низкой цене, по которой удалось купить эту замечательную квартиру, к тому же с мебелью и обстановкой, оставшейся от первых ее хозяев. Поднялись по широкой каменной лестнице, пока возились с ключами, дверь соседней квартиры отворилась и на площадку вышла пожилая женщина, остановилась, с усмешкой наблюдая за ними.
– Здравствуйте, мы ваши новые соседи, – весело поприветствовала ее мама.
– К сожалению, ненадолго, – странная улыбка появилась на лице пожилой женщины.
– Простите?
– Не вы первые квартиру эту покупаете. Да только никто в ней не задержался, проклята она. Уж я-то знаю, моя мать тут горничной служила.
Мама пожала плечами, и они вошли в темный коридор. И словно холодом могильным повеяло, когда захлопнулась входная дверь. Прошли по залам, включая свет, благо предыдущие жильцы заменили восковые свечи в бронзовых настенных канделябрах на электрические. Скрипел вощеный паркет, в люстрах тускло сверкало венецианское рубиновое стекло, на полках стояли книги в переплетах тисненой кожи, а беккеровское пианино лишь ждало прикосновения пальцев. А когда Павел увидел портреты, у него, мечтавшего стать художником, просто дух захватило.
Вещи уже были распакованы приходящей горничной, заправлены свежим, хрустящим сатином постели, стоял новенький сосновый мольберт в гостиной, а на каминной полке скалили пылающие рты хеллоуинские тыквы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить