Один за другим ваши друзья и члены семьи начинают падать на пол. В конце концов только трое остаются стоять.
Такова реальность остановки сердца. Без немедленной помощи выживут менее трех из пятидесяти человек. Это может случиться с кем угодно и где угодно.
И в тот момент, когда это происходит, часы начинают тикать. Сердце больше не перекачивает кровь к мозгу и другим органам, лишая их кислорода.
Но с помощью такого человека, как вы, целых три четверти пациентов могут получить шанс. Представьте, что тридцать пять человек снова оживают, поднимаются с пола, отряхиваются.
Повышение их шансов начинается не с врачей, а с нас. Потому что, скорее всего, именно мы окажемся рядом, когда у кого-то случится остановка сердца. На работе, в парке, дома.
Дальнейшее зависит от того, насколько правильно поступит каждый из нас.
Мы называем это цепочкой выживания, и она состоит из четырех звеньев.
Первое звено – самое простое, но и самое важное.
Нужно суметь разобраться, что у кого-то случилась остановка сердца, и вызвать помощь.
Первое: если вы увидите кого-то без сознания и без признаков дыхания, позвоните 999.
Каждая секунда на счету.
31 декабря 1999 года
1. Керри
Шесть минут. У меня остается шесть минут, чтобы меня поцеловали.
Триста секунд и отсчет, если я не хочу закончить еще один год (давайте посмотрим правде в глаза – целое тысячелетие) как единственный семнадцатилетний подросток в Брайтоне, который никогда не целовался.
Большинство девочек в Sixth Form[1] прошли весь путь до конца. Это видно по тому, как они двигаются: отвязно танцуют на гальке на каблуках, которые то и дело проваливаются между камешками, неуверенные, сексуальные и…
– Интересно, что обрушится первым, Национальная сеть или управление воздушным движением? – говорит Тим, передавая мне банку Diamond White[2]. Когда я подношу ее к губам, оказывается, что в ней осталась только яблочная пена.
Я смотрю на небо.
– Тебе, наверное, не стоит так восхищаться идеей Армагеддона.
Он ухмыляется.
– Ничего не могу с собой поделать, мне хочется немного острых ощущений.
Тебе и мне – обоим.
– Знаю. Но в следующем году мы наконец-то получим свою долю.
В это время в декабре следующего года я буду в Манчестерском университете. И, как это ни кажется сейчас невозможным, велика вероятность, что к тому времени меня уже будут целовать, и, надеюсь, гораздо чаще. Перспектива наконец потерять девственность – даже не самое волнующее в 2000 году. Потому что через год я буду учиться на врача, а Тим… ну, если повезет, он может делать то же самое.
– Если «проблема миллениума» не уничтожит нас… – он смотрит на свои часы, – …через пять минут. Тебе не кажется, что мысль о том, будто мир находится на грани катастрофы, заставляет чувствовать себя безрассудным?
Глаза Тима блестят: я вижу, как в них отражаются огни, которые зажгли на пляже хиппи. Но дело не только в пламени. В его лице есть что-то еще, напряженность.
О, черт!
Он собирается поцеловать меня.
Он не должен!
Может быть, это было бы не самое худшее решение, если бы мы собирались сделать это наедине и заранее договорились о деталях. Мы не один раз тренировались друг на друге делать перевязки и повязки, так почему бы не поцеловаться? Мы оба хотим быть готовыми к тому моменту, когда это действительно будет иметь значение. Практика делает тебя совершенным.
Только я не думаю, что он считает это репетицией. Этого не должно случиться, особенно здесь, на глазах у всех.
Я отступаю назад, за пределы досягаемости, и разрываю зрительный контакт, глядя через плечо Тима туда, где Джоэл и его приятели устроили шумную возню в Лаунсе, освещенном гирляндами выпускного вечера. Мороз превратил землю в бетон, но они, похоже, этого не замечают. Они слишком сосредоточены на том, чтобы опередить Джоэла, хотя и знают, что никогда не сумеют.
Если бы Джоэл не играл, мне было бы неинтересно смотреть. Но он делает все так, что это выглядит словно танец. Он двигается в два раза быстрее остальных, футбольный мяч всегда у его ног, словно прикрепленный какой-то скрытой силой.
– …вероятно, мы могли бы обвинить язычников. Ну, знаешь, за решение, что новый год должен наступать в декабре, – произносит Тим, начиная новый монолог. Я позволяю словам плыть ко мне, не воспринимая их. – Или, полагаю, это могли быть римляне…
– Может быть, – я держусь достаточно далеко, чтобы он не мог дотянуться. Для Тима все должно быть ясно: он самый умный ученик в школе, но иногда он также самый тупой, и я не могу позволить ему думать, что поцеловать