Пусто в деревне, некому сдробнуть да частушечку гаркнуть. Один Белов в доме романы пишет.
И видит гармонист, что появляется перед ним мужик, взмыленный, с огромными чемоданами в руках. – Ты, что ли, играл?
– Я!
– Ох, спасибо тебе. Ежели бы не ты, не дотащиться бы мне с эдаким грузом.
И тут рассказывает он такую вот историю. Домой едет, в Тимониху. Вылез из автобуса, и ни единой попутки. А еще семь километров идти. С этакими чемоданами!
Пошел! Куда денешься-то…
Шел, шел. Силы совсем кончились. И тут где-то далеко в гармонь заиграли. Да так, что ноги сами побежали.
Кончится игра, чемоданы – свинцовые. Заиграет гармонь – откуда силы берутся. Так вот и шел всю дорогу.
Непростое нынче время. Трудное, тяжелое… А идти надо. Пойдемте, братцы, с гармонью да песнями.
Из-под каблука
Трудно поверить, но частушка в русской народной поэзии – жанр молодой. Определение этой короткой песни, живо откликающейся на злобу дня, часто рождаемой прямо на гулянках из-под каблука, впервые ввел в обиход в 1889 году великий русский писатель, тонкий знаток народной жизни Глеб Иванович Успенский.
Так что частушке как жанру немногим более ста лет, но кажется, что она неизбывно присутствовала во всей русской жизни, и настолько пронзила, наполнила все ее стороны, что, кажется, исключи ее, и душа народная осиротеет, померкнет.
Говорят, что Шаляпин не любил гармошку и вместе с нею порождение ее – частушку. Однако этот немецкий инструмент нашел такой живой отклик в народной душе, что сегодня скорее можно говорить о том, что гармошка – инструмент чисто русский, и немецкого в нем не осталось и капли… Вряд ли и немцы станут оспаривать свои приоритеты на гармонь.
Однажды мы сидели в застолье с немецкими друзьями и много пели под гармонь. Вернее, пели только мы, русские. Немцы молча сопереживали нам. А потом бывшие среди них девицы и вовсе расплакались. Немцы объяснили, что они свое народное искусство, песенное творчество полностью утратили и теперь могут отдыхать только под магнитофон.
Я думаю, что такие утраты имеют большие последствия. Народ, перестающий воспроизводить собственную культуру, на мой взгляд, начинает терять свою пассионарность, то есть свою внутреннюю энергию, дерзновенность. Такой народ быстро стареет и дряхлеет, и его начинают теснить народы, в коих этой дерзновенной энергии больше…
Гармонь и частушка, как мне кажется, имеют огромный энергетический потенциал и способны пробуждать в русском, да только ли в русском человеке мощную ответную реакцию, подобную скрытому атомному реактору.
У меня милашка есть
Без тебя, мой дорогой,
Без тебя, мой милый,
Без тебя, хороший мой,
Белый свет – постылый…
Эта сторона человеческой жизни наиболее представлена в народном творчестве. Частушка тоже дает высокие образцы любовной лирики.
Порой за этим коротким поэтическим повествованием стоит такой глубины человеческая драма, которую под силу только описать лишь в толстом романе.
Как-то на одном деревенском празднике увидел я аккуратненькую старушку, ладно обутую и одетую, с кротким взглядом глаз небесной голубизны. Бабушке этой было уже за девяносто, но она пришла на деревенский праздник пешком километров за пятнадцать, где жила со своими детьми.
После застолья пошла пляска, и бабули, кто с одним батогом, кто с двумя, встали в круг и, приплясывая, выдавали по очереди частушки, которые большей частью были озорными. Такой вот неунывающий наш народ. Среди разрушенной деревни, среди подступающего к огородам бурьяна звенела гармошка, и звенели эти озорные, с ловкими матюжками частушки, словно не было этого запустения и заброшенности, а мир вновь вернулся к своему радостному многоголосью…
Плясала и старенькая бабушка Платонида, плясала церемонно и трогательно, хотя, как сказали мне, уже ничего не слышала от старости, а потом, когда очередь до нее дошла, еще и частушку спела:
Вот и вся моя отрада,
Вот и весь мой интерес —
Пойду, выйду на дорогу,
Посмотрю на темный лес.
Спела бабушка Платонида и словно озарилась какими-то давними переживаниями и стала необычайно красива. Мне рассказали потом, что бабушка Платонида в молодости и впрямь была такой красавицей, что любой мужик при взгляде на нее столбенел.
Жила она в счастливом браке с мужем своим Африканом, народив уже четверых деток. А тут война. И пошел Африкан на войну с мешком заплечным, и билась Платонида о сырой луг. А скоро и похоронка пришла, и слезы все были выплаканы, да в деревне при четырех мальцах в горе с головой не окунешься.
Работала не покладая рук. А уж под конец войны пришел с фронта мужнин друг, пришел в холодный дом: жена умерла, двоих ребятишек оставив на него. И посватался к Платониде. Долго ходил,