Но прошло два или три года, и я изменила своё отношение и к Осло, и к стране в целом: мне стали открываться таинственные глубины этой древней Земли, отчего я стала видеть то, что не видела прежде. С того времени я и стала относиться к Норвегии как к некой заповедной, Богом охраняемой земле. Этому в значительной степени способствовала её уникальная природа: величественные лесистые горы, тянущиеся к самому небу, фиорды, ущелья, горные озёра, укромные долины, наподобие дивных чаш разбросанные тут и там. Всё это и нашло отражение в одном из первых моих стихотворений, написанном в Осло, в котором я обращаюсь к норвежской природе как к живому, мыслящему существу т. е., как обращается влюблённый к своей возлюбленной.
Норвежские горы,
Фиорды и реки,
Ущелья, долины,
Леса!
Раскину ли взоры,
Прикрою ли веки,
Всё ваша пред мною
Краса!
На вид неприступны,
Суровы, угрюмы, –
Всё ж маните, душу
Пленя!
Ежеминутно
Рождаете думы
И сладко томите
Меня.
Наполнены светом,
Любовью согреты,
Тем думам не видно
Конца…
Одна лишь заветна:
Чтоб люди – ответно
Свои раскрывали
Сердца.
Само слово Осло в переводе с древненорвежского языка означает, оказывается, «Лужайка богов»: я прочитала об этом в журнале «Нурсман» («Человек Севера»), который издается в Норвегии на английском языке. Но поскольку тайна этого города и его окрестностей открывалась мне постепенно, я и сделала спустя несколько лет жизни в стране вывод, что не всякому человеку, как видно, она открывается, а только тому, кто с детского возраста учился, по требованию души, понимать язык Природы.
Моё ежедневное общение с окружающей природой с первых дней жизни в Осло наполняло душу неведомою радостью, я бы даже сказала «Благодатью Божией». Далёкая, однако, от Бога в те годы, я могла только смутно догадываться о сути всего, что происходило со мной в Норвегии на протяжении шести с половиной лет. Я еще не догадывалась, что это Божественное по происхождению чувство Благодати и переливалось время от времени на бумагу – стихами.
Поэзия с первых недель жизни в Осло переполняла меня, врачуя душу и настраивая струны сердца на поэтический лад. Когда же, спустя три месяца после приезда в Осло, норвежская природа и поэзия, объединив свои усилия с норвежским врачом, спасли мне, фактически, жизнь, я и задумалась над той ролью, которую играет в жизни поэта окружающая его действительность и встречи с людьми, отмеченными особой печатью Бога.
По возвращении в 1985 году на Родину, в Москву, вспоминая события, вернувшие меня, фактически, из небытия к новой жизни глубокой осенью 1978 года, я часто восклицала про себя: «Ты единственная не только понимала, но и любила меня!». И я платила норвежской природе ответной любовью. Враждебность же, с которой столкнулась лицом к лицу при первых же встречах с людьми – чаще всего своими! – отходила на второй план, уступая позиции могущественной Поэзии, безраздельно господствовавшей к тому времени в сердце, как сказано об этом в другом стихотворении.
Окружена враждою снова,
Я провожаю день за днём!
Горит душа моя огнём,
А разум – хмурится сурово.
Пускай вокруг ярится злоба,
И неприязнь стоит стеной, –
Пока горю – любой ценой
Платить готова я до гроба!
Душа Поэзией полна! –
Расправив и взмахнув крылами,
Поёт: «В груди – моя Страна!
Норвегия перед глазами!».
Среди Природы первозданной –
Суровых гор, лесов, озёр –
Не одинока я, а взор –
Залечивает сердца раны.
Неповторимость норвежской Природы и то действие, которое она производила на иностранцев, отмечались многими. Оставшийся безымянным английский репортёр, посетивший Норвегию зимой, по возвращении в Лондон записал в блокноте: «Если Дед Мороз в самом деле существует, его резиденция может находиться только в этой стране!»
Но поначалу меня влекла не сама страна с её чудесной природой, а норвежцы. Ибо подобно тому, как в изобразительном искусстве художники делятся на портретистов и пейзажистов, та же градация существует и в литературе: по призванию я, скорее всего, портретист. А если ещё точнее, то поэт с уклоном в религиозную философию.
Свои первые философские эссе – в духе Плутарха! – я написала ещё