Автор
Учительница начальных классов подвела ко мне, держа за руку, Серёжу:
– Вот, Светлана Ивановна, разберитесь с ним. Он врёт, что учит уроки. На самом деле он их не учит. Иди, Серёжа, со Светланой Ивановной в её кабинет, она с тобой разберётся!
Поднимаемся на третий этаж, входим в кабинет.
– Ну, рассказывай, что там у тебя с уроками. Ты их не учишь?
– Учу.
Взгляд открытый. Точно, не врёт.
– А почему Наталья Васильевна думает, что ты их не учишь?
– Я ничего не запоминаю.
– У тебя проблемы с памятью?
– Нет. У меня хорошая память.
И снова говорит правду. Для первоклассника смышлён, речь развитая.
– А где ты учишь уроки?
– Раньше я учил на кухне. А теперь в комнате. Дедушка всё время смотрит телевизор. Он у нас глухой, поэтому телевизор включает на самый громкий звук. Я учу, но ничего не запоминается.
– Так учил бы на кухне.
Тяжёлый вздох:
– Там теперь ящик с картошкой поставили.
Косте я помочь не смогла.
Я наблюдала его медленную деградацию с первого по четвёртый класс. И ничего не могла с этим поделать.
Он учился в том же классе, что и Серёжа, у той же учительницы. Она неплохо объясняла материал, была в меру требовательная, и детей любила в меру, как бы это сказать помягче – не была на них настроена. Да не в ней дело.
Костя был младшим в семье. Его старший брат Виктор учился уже в восьмом классе.
Сложный был парень. Говорили, весь в отца. Отец преподавал в этой же школе физкультуру. Вскоре он бросил семью и куда – то исчез.
Проблемы у Кости начались со второго класса: он перестал после школы приходить домой. Его искали, находили у речки или ещё где-нибудь, одного или с друзьями, приводили домой. Вечером приходил отчим, порол ремнём – воспитывал. Потом сам плакал.
Костя мне об этом рассказывал так:
– Во мне живут два человека, один хороший, один плохой. Хороший понимает, что надо идти в домой и делать уроки, а плохой хочет идти на речку. Плохой сильнее. Хороший знает, что мама будет ругать, что бабушка будет ворчать. Что папа будет бить и потом жалеть меня. А плохому – всё равно. Плохой хочет, чтобы ему было хорошо сейчас. А потом – это потом. И почему плохой сильнее, я никак не могу понять.
Однажды Костя засиделся у меня. Рассказывал о брате.
– Знаете, я его боюсь. Он меня мучает. Бьёт. Ему нравится, когда мне больно. Я думаю иногда, что он наркоман. Это не хорошо – так думать о брате?
– А что же мама?
– Мне кажется, она тоже его боиться. Ладно, пойду.
– Мама дома?
– Нет, только бабушка.
– Может, обойдётся?
– Нет. Она расскажет папе, что я снова поздно пришёл из школы. И ещё будет долго ругать и заставлять делать уроки.
– Ты не любишь делать уроки?
– У меня не получается. Я начинаю о чём-то думать, а потом смотрю – уже два часа прошло, а я ничего не сделал.
– Но ты же можешь сказать бабушке, что был у меня?
– Она не поверит.
– Тогда пойдём вместе.
На том и порешили.
Разговор с бабушкой был долгим и абсолютно бесполезным. Она поняла всё, что я ей сказала: что ребёнку должно быть радостно дома, что не надо его всё время пилить, и т.д. Наша с нею беседа прерывалась несколько раз на окрики и замечания. Мне она сказала:
– Я ничего не могу с собой поделать.
Я дождалась маму. Мы с нею и прежде встречались. Она выглядела намного старше своих лет, женщина с совершенно подавленной волей, сломленная своим мужем и старшим сыном.
С отчимом я не встречалась, подумала только, что жениться на такой несчастной женщине с двумя детьми мог, наверно, только ещё более несчастный и ещё более униженный человек.
Через два года Виктор был убит.
Костя «пригрелся» в моём кабинете, проводил у меня все переменки, заходил после уроков.
Но дела его шли всё хуже. Он подружился с мальчиком, который стал им руководить, напористым, нечистым на руку, не признававшим никаких правил – ни школьных, ни нравственных. Говорили, что Костя тоже стал подворовывать.
Сначала Костя рассказывал мне о том, что стрелки будильника, который бабушка ставила перед ним, когда он делал (точнее, не делал) уроки, двигаются, подчиняясь его взгляду. Он мог замедлять или ускорять их движение. Дальше – больше. То он мысленно двигал шкаф – и утром шкаф на три сантиметра был отодвинут от стены, то видел сквозь сплошной забор, что за ним происходит.
Когда я уходила из этой школы (сменился