По раскисшей фронтовой дороге двигалась русская армия Юго-западного фронта. Солдаты шли, понурив головы, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Смертельная усталость лежала на их измождённых лицах. По обочинам разбитых дорог валялись обломки телег вперемешку с трупами лошадей, покрытых липкой осенней грязью. В конце колонны двигалась повозка, крытая брезентом с неумело намалёванным красным крестом на боку. Возница то и дело понукал лошадей, ругая их, на чём свет стоит. В повозке лежал раненый полковник, укрытый шинелью. Рядом с ним дремал пожилой давно небритый санитар, качая головой в такт с вздрагивающей повозкой.
Вдоль колонны бредущих по колено в грязи солдат, выкидывая из-под копыт ошмётки грязи, на гнедом жеребце во весь опор скакал высокий молодой штабс-капитан. Возле повозки офицер остановился.
– Саша, – штабс-капитан спешился с коня и, ухватившись за край повозки, запрыгнул в неё. – Как ты?
Полковник с трудом открыл глаза и всмотрелся в капитана. Затем он скосил глаза на санитара и тихо произнёс:
– Оставьте нас.
Тот кивнул головой и, спрыгнув с повозки, зашагал по раскисшей дороге. Накрапывал мелкий, холодный дождь. Шла осень, последняя осень Первой мировой войны.
– Вот и всё, Миша, – прошептал полковник, – Никогда не думал, что жизнь так прекрасна. Даже здесь, в этом аду. Лизу жаль. Обещай позаботиться о ней и сыне.
– Брось, Саша. Довезём тебя до госпиталя, ещё сам увидишь их…, – начал было Миша, но полковник перебил его.
– Нет, Миша. Не судьба. А теперь слушай меня внимательно, – повозка подпрыгнула на яме, и полковник дёрнулся от невыносимой боли. – Чёртовы дороги. Ты помнишь историю, что я тебе рассказывал о купце Рогожине?
– Это про алмаз, что он вывез из Англии? Помню. Но ты сам сказал, что это выдумка.
– Нет, Миша, не выдумка. Рогожин поставил его на кон…, – полковник закрыл глаза и тяжело задышал. – Там, на Урале, в нашем имении…. Миша, я выиграл его. Он там. Там же и бумаги, всё состояние. Бумаги возьми, а алмаз отдай Рогожину. Я обманул его. Не хочу умирать во лжи. Миша, в моём кабинете книги…. Повернёшь…. Ключ в кармане. Берегись Рогожина. Помоги Анне….
Полковник открыл глаза и в последний раз посмотрел на брата, затем несколько раз дёрнулся, вздохнул и вытянулся. Миша снял фуражку, перекрестился и, взглянув на заросшее чёрной щетиной лицо полковника, закрыл ему глаза. Конь всё это время преданно шёл рядом. Капитан не торопясь сел в седло, окинул взглядом колонну солдат, повернул коня к видневшемуся сквозь осеннюю дымку, селу и пустил его намётом по полю.
Глава 1
Вой волков раздавался с каждой минутой все ближе и ближе, но Пашка уже не мог даже шевельнуться.
– У-у-у-у, – тихо затянул матёрый вожак прелюдию к своей смертельной песне. Звук набрал силу, появились басы и, достигнув своего апогея, завершился грозным предупреждением. – О-о-о-о….
– У-у-о-а-а-а, – слышалось Пашке.
– Что это? Никак аукает кто. Чего же так страшно, – с трудом ворочались в его голове мысли. – Тепло. Как на печке у мамани. Сейчас бы оладушков со сметаной. Опротивела эта баланда…. Что это я?
Пашка вскинул голову. Снег. Белое покрывало окутало землю. Настолько белое, что один только взгляд на него леденил душу.
– Вот и саван готов мне, грешному, – усмехнулся Пашка и затянул, молча, песню. – Прослывёшь бродягой ты, будешь всех бояться, ночью по полю ходить, днём в лесу скитаться.
Слёзы потекли по заросшему лицу Пашки, застревая и замерзая в тёмной бороде. В бессилии он уткнулся головой в рыхлый снег и словно провалился в тёмную, холодную бездну. Перед тем, как сознание окончательно покинуло его, он услышал хлёсткий выстрел нагана.
– Опередили, гады…, – последнее, что успел подумать Пашка.
Треск поленьев в печи слышался глухо, словно сквозь вату. Пашка с детства знал этот звук и подолгу любил смотреть на огонь. Смотреть и мечтать. Мечтать он мог часами о чём угодно, даже о том, чего и на свете не бывало. Это единственное занятие, которое он любил. Там Пашка не был слабым и безвольным, как в жизни. В своих мечтах он видел себя героем и мог творить все, что хотел. Мать, находя его за таким занятием, только горько вздыхала, но не мешала сыну, а вот отец никогда не проходил мимо такого безобразия. В этих случаях Пашка всегда получал затрещины и очередные нравоучения о жизни бездельников и лодырей. Отец был сельским старостой и, к тому же очень набожным человеком. На все случаи жизни у него всегда имелись подходящие выдержки из библии или из жития святых. Отцовские нравоучения Пашку ничему так и не научили, зато он люто возненавидел всех святых и богомольцев вместе со своим набожным родителем. Однажды в сердцах он высказал отцу свои взгляды на церковные каноны, за что тут же был нещадно выпорот и посажен в чулан.
Пашка вспомнил своё беззаботное детство и невольно улыбнулся.