Когда бабушки не стало, дом стали использовать как дачу – приезжали всей семьей по весне или летом: подышать деревенским воздухом, попариться в бане, искупаться в речке и нажарить шашлыков. Один раз даже Новый год встречали, получилось необычно, совсем не по-городскому. В такие поездки за общей суетой или весельем девушка никогда не присматривалась к дому, а теперь, стоя перед темными провалами его окон, всё равно что смотрела ему прямо в глаза.
Осиротевший, вот он какой. Как и она сама.
Встряхнув головой, словно отгоняя невеселые мысли, Олеся решительно зашагала к дому. Только бы обошлось без проблем с электричеством – ей и при свете-то было не по себе в старом доме.
Но опасения оказались напрасны: в этот раз свет послушно зажегся по щелчку выключателя. Оставив обувь в холодной пристройке, Олеся зашла в избу. Чувствовалось, что ее топили не так уж давно. Девушка сделала мысленную пометку забежать завтра к соседям с гостинцами, скинула рюкзак в кресло и поставила чайник на газовую плиту. На этом у нее словно закончился заряд: механически, словно робот, она опустилась на стул и с отсутствующим видом принялась наблюдать за чайником.
Дел больше не было. Да, нужно было еще разобрать рюкзак, и запылившиеся коробки с вещами, навести в доме порядок и какое-то подобие уюта, раз уж она собиралась здесь жить, но сил на это уже не осталось, да и на ночь глядя вроде как убираться не принято.
Без дел же, пусть самых простых и рутинных, непрошенные мысли получали над ней полную власть. Вращались по кругу без остановки, как заклинившая карусель, раз за разом прокручивая вечер двадцать второго сентября.
Как назло, тот злополучный вечер Олеся помнила хорошо, некоторые детали так уж слишком ярко. Вот она сидит в их девчачьем чате и улыбается забавному мему от Ульяны, а вот звонит незнакомый номер. Она четко помнит, что сомневалась пару секунд перед тем, как взять трубку – а вдруг очередной спам? И голос из трубки действительно слегка смахивает на робота – формальный, безликий. Его сухая речь-раппорт течет мимо сознания, задерживаются лишь какие-то уродливые кусочки фраз. «Пассажиры скончались на месте», «водитель в реанимации», «пятая городская больница». Зачем ей об этом знать? Кто эти люди? Ошиблись номером? Розыгрыш такой жестокий?
Телефоны родителей молчат, папин так и вовсе вне сети. Даже Соня, которая с планшетом разве что в душ не ходит, и та оффлайн. И вот Олеся уже в больнице, пятой городской. Потерянная среди равнодушных, занятых своим делом медиков, запаха лекарств и удушающей стерильности. Задает срывающимся голосом вопросы постовой медсестре и боится услышать на них ответы.
Ответы, к несчастью, нашлись. Выбили её из привычной реальности в какую-то другую, где одна сплошная серость и все звуки сплетаются в неразличимый гул, а чувств так и вовсе нет никаких. У этого есть один неоспоримый плюс: все дальнейшие дни заволокло туманом, из них она мало что помнит, лишь отрывки. Помнит, каким непростительно солнечным и слишком жарким для конца сентября был день похорон. Помнит, как банковский клерк всеми силами избегал ее взгляда, когда сообщал о залоге родительской квартиры. А вот из всех круживших вокруг людей никого не запомнила – все тогда были на одно лицо. Если бы сейчас её спросили, кто был на похоронах, то кроме Юли – её крестной, она бы никого и не вспомнила.
Да уж, с Юлей ей повезло, если, конечно, хоть что-то в сложившемся можно было назвать везением. До трагедии свою крёстную Олеся видела нечасто, последний раз – на свадьбе самой Юли, года три назад.
Именно Юля взяла на себя похороны и смогла хоть как-то организовать жизнь своей едва перешагнувшей совершеннолетие родственницы. Крестная договорилась с деканом о том, что в этом семестре на посещаемость Олеси посмотрят сквозь пальцы, а в следующем, возможно, и вовсе переведут на заочку. Потом распродала часть вещей и провела Олесю по бюрократическим инстанциям, назначающим социальные выплаты. Таким образом у девушки появился небольшой доход и хоть какая-то финансовая подушка – ведь вся сложность заключалась в том, что, несмотря на имевшиеся у родителей накопления, получить их прямо сейчас она все равно не могла: по закону нужно было выжидать определенные сроки.
Закономерно рассудив, что квартира молодой девушке еще понадобится, Юля предложила сдать её в аренду, чтобы гасить долг перед банком. Олеся не спорила. На самом деле, вряд ли она даже слышала предложение. В те первые жуткие недели в голове у неё было пусто-пусто, и это было еще терпимо. Гораздо хуже становилось, когда мысли всё же появлялись – тогда становилось горько, одиноко и очень страшно. Однако Юля оказалась особой упорной, и неустанно тормошила крестницу, не давая ей совсем уж замкнуться в себе. В то время Олесю это злило, и все же даже раздражение было лучше сосущей пустоты внутри. Теперь Олеся и вовсе была благодарна крестной за настойчивость.
В общем, тогда Олеся была кем-то вроде безмолвного робота, послушно выполняющего указания: одеться, поесть, выпить таблетку, сесть в такси, сложить вещи в чемодан.