Элеонора чувствовала себя несправедливо обделенной хорошей жизнью, хорошим отношением, благодарностью, ей казалось, что ее мучают буквально все. Такое напряжение, такое раздражение… И все это совершенно обессиливает…
Ворвался муж. Он всегда так врывался в пространство, как будто идут военные действия, и ему был отдан самый срочный из всех приказов. Конечно, это пугало Элеонору, каждый раз она вздрагивала вся, сжимала зубы и закатывала глаза.
– Дорогая, ты идешь?
Пауза. Такая неприятная пауза, когда вот вроде можно показать ему, как он плохо делает, что так по-солдафонски ходит, когда говорит формально вежливо, а слышно, как он нетерпелив, и хочется побыть в этой паузе подольше, чтобы он прочувствовал свою вину, испугался, чтобы понял, как он зависит от нее, но к сожалению действительно нужно было уже торопиться, и затягивать поэтому нельзя, а такой короткой паузы никогда недостаточно для того, чтобы восстановилась наконец справедливость, чтобы она, так много терпящая от этого борова, наконец-то почувствовала, что он все осознал, что больше не будет столь непочтителен и будет готов ее ждать, хоть 10, хоть 20 минут, хоть всю жизнь.
Такие вот обстоятельства, приходится встать и идти, не получив желаемого. Когда же уже наконец его отношение к ней будет всегда идеальным?
Элеонора встала, изображая обреченную покорность. Такая вот послушная и милая, в сказках такие «Настеньки» были одаряемы высшими силами, а в жизни только и достается, что муж, который видя, что она уже встала, она уже идет, все равно закатывает глаза. Что ж он думает, что она не видит этот закат? Хамло.
Они дошли до большой серебряной машины. Не сразу, конечно, ей пришлось задержаться на выходе у зеркала, чтобы поправить макияж, от чего муж повторил закат, на этот раз правда успев отвернуться. В машине уже ждал сын одетый и пристегнутый. Такой он маленький был раньше, такой милый, столько рождал тепла, а теперь все больше становился похож на отца, плечи становились шире, руки какие-то длинные и нескладные, он, кажется, даже мучался от них, не знал куда их деть, такие длинные стали руки. А ведь ему всего 8, что же будет дальше? Мама была права, когда говорила, что дети только до 5 лет очень сладенькие, а дальше становятся невообразимо противными и начинают вонять. Элеонора раньше с сомнением слушала мать, но убедилась в ее правоте на личном опыте. Ее иногда посещала тревожная мысль, что может быть что-то не так с ней, но успокаивала себя тем, что такова природа людей. Мама ее так чувствовала, она так чувствует, это такая женская доля, терпеть всю жизнь мужчин, детей.
Сын еще собаку просит… Господи, какая собака? При мысли, что к ней подходит какое-то животное и трется даже и об ногу, она вся съеживалась от отвращения. Нет, это такой стресс, и так слишком много стресса в жизни, а еще нужно будет столько труда и усилий. Собака будет адом.
Они ехали молча, но муж периодически поглядывал на Элеонору и от чего-то слишком часто моргал. Она, конечно, заметила это, но молчала, потому что если уж ему надо, то пусть он и начинает разговор. Наконец он разродился:
– Няня написала, что не может сегодня отвести Марка на музыку.
Элеонора ощутила, как мир всей своей тяжестью рухнул на ее хрупкое существо, да так, что аж в горле стал ком. За что мне этот ежедневный бред, договариваешься с человеком, рассчитываешь, а человек подводит, да еще передает это почему-то не лично ей. Ей захотелось высказать все, что она думала про эту няню, которая уже порядком ей надоела. Но нельзя ронять лицо, надо всегда держать лицо, и поэтому она только цыкнула, и отвернулась.
А муж почему-то все равно надулся.
Этот муж…
Игорь.
Элеонора