Нет ничего хуже, чем ноябрь в Хазарии. Отвратительное время.
Вот и Катарина, стоя на кухне у раковины, с чашкой горячего кофе, глядя в окно на свой сад, окутанный серой дымкой, с ковром безжизненных листьев на уставшей тёмно-зелёной траве, думала: «Отвратительное время». Думала она так и про этот ноябрь, и про то, во что превратилась её жизнь за последние годы. Да что уж там… всё, чем она жила уже много лет, сейчас казалось ей растянувшейся серебристой полоской слизи на влажном деревянном заборе, а в противовес вокруг летали пушистые мотыльки, божьи коровки и пёстрые бабочки.
Слова подруг о том, что всё ещё поменяется, наладится, устаканится, казались лживыми. Они говорили, что будет что-то новое, не менее прекрасное, чем всё старое. Что будет ещё влюблённость весны, томление лета, очарование ранней осени. Нет! Ничего больше не будет! Ей казалось, что отныне жизнь её погрузилась в вечный ноябрь; всё, что ей остаётся, – ждать забвения вечной зимы.
Катарина Веселович – мать семейства, жизнь которого последние несколько лет была перевёрнута с ног на голову. Высокая статная блондинка с кожей цвета мрамора, тонкими полосками губ, лёгким тремором, подёрнувшим длинные угловатые пальцы, на которых красовались кольца с крупными бриллиантами: они были ей слегка велики и прибавляли годы своим чопорным блеском. «Во мне текут голубые крови», – обозначала Катарина каждому новому знакомому, вальяжно вытягивая руку, лишённую даже намёка на волосяной покров, демонстрируя одновременно и белизну кожи, и внушительную россыпь камней. «Древний славийский род», – прибавляла она.
Женщина закончила мыть посуду после завтрака детей и села за стол. Она любила завтракать в тишине и одиночестве: муж уехал на работу, старшие дети – в школу, а младшую дочку няня забрала на прогулку. Большая гостиная, стол из красного дерева с белоснежной скатертью, чашечка ставшего ритуальным утреннего кофе – фарфоровая, расписанная цветами и птичками, с таким маленьким ушком, что его можно было держать только между указательным и большим пальцами, обязательно при этом оттопырив мизинец (так, по мнению Катарины, делали все женщины из благородных каст, к которым она себя причисляла).
Всегда аккуратная и ухоженная, начинающая свой день с часа в уборной – укладка волос, патчи под глаза, массаж лица, лёгкий макияж… сейчас она сидела с нечёсаными и сальными волосами, похожими на соломенное гнездо, отёкшая, с глубокими синеватыми мешками под глазами. Шёлковая пижама с характерными цветами и птичками была смята от длительного и беспокойного сна, которым обычно мучается человек, не желающий возвращаться в неприятную для него реальность. Взгляд её был безразличный и блуждающий, весь внешний вид выдавал растрёпанность чувств.
Мгла за окном обвивала голые ветки кустарника, проникала в каждый уголок высокого забора, по периметру которого угрюмо зеленели плотно высаженные туи, стелилась по тропинкам, земле, траве. Она навалилась на ещё неубранные, жухлые, коричневые листья, опавшие с яблонь, последних «одетых» деревьев сада, и словно стекала по покатой влажной крыше прямо Катарине за шиворот, от чего та периодически ёжилась. «Камин, что ли, растопить?» – подумала она. Конечно, легче просто прибавить отопление, но камин бы согрел и тело, и душу.
Женщина покосилась на камин, покрытый пылью внутри и снаружи. «Как давно мы его не топили… и зачем вообще построили, если не пользуемся?» – в голове начали крутиться воспоминания. Старшие дети ещё совсем маленькие, спят наверху в своих спальнях, а они с мужем страстно тра*аются прямо на меховом ковре перед камином. «Как давно это было… Кажется, тогда мы и топили его в последний раз… Уже и ковра-то того нет, даже не помню, куда я его убрала, эта медвежья шкура меня всегда пугала, но что-то в ней такое было… дикое, что ли. Как не хватает мне сейчас той дикости…»
Воспоминания эти причиняли боль, но так и лезли сами в голову. Катарина отвернулась от камина и снова уставилась в окно. «На душе так же, как на улице…» – не успела эта мысль встать привычным комом в горле, как в кухню вбежала младшая дочка Адель.
– Мама, мама, мамочка, доброе утро! – вскричала она и кинулась обнимать материны колени. – А мы поедем сегодня в игровую комнату?
– Господи, Ади, полвосьмого утра, ты что подскочила?! И где Тамара Радифовна?
– Она ещё спит, – пролепетала девочка нежным голосочком.
«Отлично!» – сердито произнесла Катарина про себя и, резким движением оторвав дочурку от коленей, строго велела:
– Ну вот и ты иди досыпай. Про торговый центр не знаю, у меня могут быть дела.
– Ну ма-а-а-а-а-ам! Какие ещё дела, ты же никогда ничего не делаешь! – заявила девочка.
– Ишь какая! А ну в комнату быстро! – строго велела мать, поворачивая малышку за плечико прочь от себя.
Девочка состроила обиженную мордочку и покинула столовую, обернувшись на выходе, показала матери язык, что, впрочем, не вызвало никакой