– Теперь не нужно.
А папа беззлобно, но больно отвесил мне подзатыльник за тупость.
И вот теперь – девушка. Целая. Живая. Теплая. Умеет разговаривать. Говорят, красивая. Сам я тогда не мог понять. Простой, но величественный факт наличия у меня девушки заслонял все остальные, как казалось мне в то время, мелкие нюансы, включая красоту, характер, ум и прочие тактико-технические характеристики чудесного объекта, зовущегося девушкой.
Главное – она моя. И девушка при этом.
Еще вчера меня любили лишь родители. Но они-то обязаны. Родили – значит любите. Всех любят, тут нечем гордиться.
Еще вчера я сомневался в своей востребованности, впадал в подростковую тоску и меланхолию. Вдруг я никому не нужен? Вполне возможно, я урод или лишний человек, как говорили нам на уроках литературы про героев XIX века. Я смаковал свою неприкаянность и тут же, без перехода, гордо презирал жестокий и неправильный мир. А после – выл от унижения, а потом снова гордился и презирал.
И опять, и снова…
Но это все в прошлом.
У меня есть девушка, и мир в ее лице ласкает меня, мир заключает меня в свои дружеские, и даже более того – любовные объятия. Я достойный, важный и успешный член общества.
У меня есть девушка!
Дело даже не в сексуальном аспекте девушки. В физическом смысле моя первая девушка первой не была. Но тех, которые были до нее, «девушками» назвать язык не поворачивался. Как бы это пообразнее объяснить… ну, скажем – следующая ступень после онанизма. Поприятнее, конечно, но и постыднее. Потому что об онанизме знаешь только ты, а о следующей ступени знает еще как минимум следующая ступень.
Как говаривал папаша Мюллер Штирлицу; «Что знают двое, то знает свинья». Молодых свиней у нас на Тишинке было целое стадо, а податливых и на все готовых «ступенек» – раз, два и обчелся. Так что пересечения случались. Иногда заклятые враги встречались на подступах к заветным «ступенькам», краснея, опускали головы и мирно расходились в разные стороны. В джунглях было водяное перемирие, а у нас, если мягко выражаться, гормональное.
С обретением девушки мой социальный статус возрос неимоверно.
– Ты куда? – спрашивали меня старые дворовые дружки. – Давай мячик погоняем?
– Не могу, – гордо отвечал я. – Мы с девушкой в кино идем.
– Эй, Саня, пойдем пивка попьем? – предлагали новые институтские товарищи.
– Не получится, – притворно горюя, вздыхал я, – моя девушка этого не любит.
И уж совсем убийственно звучал мой ответ на предложение бывших одноклассников прошвырнуться по улице Горького с целью склеить каких-нибудь чувих.
– Оно, конечно, неплохо бы… – как бы колеблясь, размышлял я, – да и у девушки моей сейчас месячные…
В этом месте я делал точно рассчитанную паузу и, насладившись своим величием, строго и по мужски продолжал:
– Но нет, не могу, люблю я своего котенка. Понимаете?
Никогда позже я не чувствовал себя таким крутым.
И, наверное, уже не почувствую.
У меня был котенок. Котенок ростом 170 сантиметров, с небесно-голубыми глазами, пушистыми ресницами и выдающейся грудью!
И я мог об этом спокойно говорить.
Меня слушали парни, стоящие на иной ступени социальной лестницы. Они жили впроголодь, они рыскали по Москве с вечно жадными глазами. Отчаявшись, унижаясь и краснея, они шли к девчонкам из своего круга – податливым, и за небольшие подарки на все согласным. В крайнем случае они использовали свои руки не только для труда и созидания…
А я, сияющий и недосягаемый, стоял на вершине.
Пропасть между нами была гораздо больше, чем между бомжом и всеми участниками списка Форбс, вместе взятыми. Примерно, как между инфузорией туфелькой и неандертальцем. Нет, как между бактерией и кроманьонцем. Точно – бактерией и кроманьонцем.
Моим отсталым друзьям еще только предстояло эволюционировать в существа, отдаленно напоминающие мужчину. Тяжелый труд превратил обезьяну в человека, он же трансформировал бледных юношей в суровых мужей. Пускай сначала проутюжат в поисках чувих тысячу раз улицу Горького. Пускай, пыхтя и потея, выдумывают натужные шутки, когда им повезет, и какая-нибудь дурочка не пошлет их сразу. Пускай униженно клянча у родителей, раздобудут денег на кино и мороженое. Пускай извернутся ужом и организуют, хотя бы на пару часов, такую нужную позарез свободную хату. Пускай, наконец, попробуют уложиться в эти короткие два часа. Уломать, заболтать, умолить девчонку!..
Долог и тернист был путь в мужчины в далеком 1988 году.
Я его прошел и закономерно пожинал плоды трудов своих. Я успокоился, стал благодушно ленивым рантье. Я жил на проценты