Моросящий дождь окутывает зловещей дымкой туманное серое утро. Совсем как в первый день, когда я оказалась на этом самом месте, уставившись на буквы из тёмного металла, надпись, притягивающую взгляд.
ARBEIT MACHT FREI[1].
Я достаю из своей сумочки письмо и перечитываю текст, который уже знаю наизусть, затем вынимаю пистолет, проверяю, всё ли в порядке. Люгер П08. Точно такой же мой отец сохранил в качестве трофея после Первой мировой войны. Он показывал мне, как им пользоваться.
Я бросаю сумку на влажную землю, поправляю рубашку и прячу пистолет в карман юбки. С каждым шагом по гравию я чувствую, как мои лёгкие наполняются смесью ароматов свежей земли и дождя, но могу поклясться, что улавливаю едва заметные запахи гниющих тел и дыма от сигарет, выстрелов, крематориев. Меня бьёт дрожь, я обхватываю себя руками и делаю глубокий вдох, убеждаясь, что воздух чист от этих примесей.
Пройдя через ворота, я останавливаюсь. Никакой ругани, насмешек или оскорблений, никаких глухих ударов дубинками или свистов кнута, никакого лая собак, топота сапог, оркестра, исполняющего немецкие марши.
Аушвиц пуст.
Меня пугает громкий голос, звучащий в голове, но слабый шёпот тут же напоминает, что именно этого дня я так ждала, и если не доведу дело до конца, то другого шанса может и не представиться. Я продолжаю идти по пустой улице мимо кухонного блока и лагерного борделя. Поворачиваю к жилому блоку № 14 и подхожу к месту назначения, рука опускается в другой карман и нащупывает лежащие там чётки.
Площадь для перекличек. Наше место встречи. Он уже поджидает меня.
Ублюдок стоит у деревянной сторожевой будки и выглядит именно так, как я его помню. Ростом не выше меня, худощавый, скучное, стёртое лицо. На нём форма СС, свежая и отутюженная даже в дождь, ботинки блестят, несмотря на несколько брызг грязи. На боку висит пистолет. Глаза-бусинки останавливаются на мне, когда я застываю в нескольких метрах.
– Заключённая 16671, – начал Фрич. – Полоски шли тебе больше.
Несмотря на то что ко мне много раз обращались с этой последовательностью цифр, то, как он произносит один-шесть-шесть-семь-один, лишает меня голоса. Я провожу большим пальцем по татуировке на предплечье, которая так ярко выделяется на моей бледной коже, и по пяти круглым шрамам над ней. Этот простой жест помогает мне взять себя в руки и произнести:
– Меня зовут Мария Флорковская.
У него вырывается смешок:
– Ты так и не научилась держать язык за зубами, а, полька?
Эндшпиль начался. Мой разум – король, боль – мой ферзь, пистолет – ладья, а я сама – пешка. Мои фигуры расставлены по местам на этой гигантской шахматной доске. Белая пешка напротив чёрного короля.
Фрич кивком указывает на маленький столик в центре площади. Я бы узнала клетчатую доску и эти фигуры где угодно. Молча мы подходим к столику, слышны лишь наши шаги по гравию, но когда я собираюсь сесть за белыми фигурами, его голос останавливает меня.
– Ты что, забыла наше условие? Если ты собираешься нагнать на меня скуку, я не вижу смысла в финальной игре.
Он преграждает мне путь, я замечаю, как его рука ложится на пистолет, и делаю медленный вдох. Внезапно у меня появляется ощущение, будто я – та самая девушка, окружённая толпой мужчин на площади для перекличек, все взгляды устремлены на неё, пока она играет в шахматы с человеком, который всадит пулю ей в лоб, как только поставит шах и мат.
Между нами повисает тяжёлое молчание, пока мне не удаётся его нарушить:
– Что я должна сделать?
Он одобрительно хмыкает; я ненавижу себя за то, что произнесла это вслух.
– Покладистость гораздо лучше, чем дерзость, – говорит он, и я смотрю на его ноги, когда он подходит ближе. – Садись с другой стороны.
Он забирает мои белые фигуры и моё преимущество в начале игры так же легко, как забрал у меня всё остальное. Но мне не нужно преимущество, чтобы победить.
Я перехожу на противоположную сторону доски и изучаю капли воды, блестящие на чёрных фигурах. Фрич разыграет ферзевый гамбит. Я знаю это, потому что это мой любимый дебют. Он обязательно заберёт и его тоже.
Так он и поступает. Ферзевая пешка на d4. Одинокая белая пешка стоит на две клетки впереди своего ряда, уже добиваясь контроля над центром доски. Когда моя ферзевая пешка встречается с его пешкой в центре, Фрич отвечает второй пешкой слева от первой, завершая дебют.
Он кладёт руки на стол:
– Твой ход, 16671.
Я проглатываю фразу «яволь, герр лагерфюрер»[2], уже подкатившую к горлу. Он больше не мой командир. Я не буду обращаться к нему так.
Я