Может, он совсем не чувствует себя одиноким и вокруг него сейчас оживают невиданные миры, но у меня все равно замирает сердце, когда я смотрю, перегнувшись через подоконник, на его маленькую фигурку внизу. Не скажу, что я была счастливым ребенком, но у меня всегда была Милка…
Хочется сделать что-то для этого мальчика, который вряд ли ждет подобного от незнакомой соседки… Я медленно осматриваю комнату, и меня осеняет! Через несколько секунд из моего окна вылетает крылатый кот и направляется прямиком к ребенку. Заслышав жужжание, рыжик, наверное, запрокидывает голову, но этого я уже не вижу – прячусь, чтобы появление летающего кота показалось ему чудом.
Эту заводную игрушку мне подарила Милана лет десять назад, чтобы кот поднимал мне настроение, когда ее нет рядом. И он исправно выполнял свои обязанности все эти годы… Пришло время сменить хозяина, этому ребенку сейчас компаньон нужнее. Милка не обидится, она всегда понимала меня лучше всех.
Снизу доносятся возгласы, что-то вроде:
– Ух ты! Круто!
Замерев у окна, улавливаю, как жужжание обрывается – мальчик ухватил кота. Сейчас они знакомятся, я представляю его счастливую улыбку, и мое сердце колотится как заполошное. Надеюсь, этого не слышно внизу. Я не выгляну из окна, только сброшу пульт, ведь мой маленький сосед наверняка думает, что летающего друга ему послала прекрасная волшебница. Поэтому лучше ему не видеть меня.
Почему? Я некрасива и толста. При маленьком росте я – типичная кубышка. Имею в виду пузатый глиняный сосуд, а не водное растение…
Принимаем как данность. Чем напрасно обмусоливать эти слова, упиваясь безнадежностью, пропитавшей каждый слог, лучше прислушаться, как заливается безымянная птаха в густой листве черемухи, растущей прямо за моим окном. Я точно знаю, что дереву двадцать три года: мы посадили его с папой накануне дня, когда он отвел меня в первый класс. До этого в моей комнате в бутылке с водой жила веточка, источая аромат нежности и робких надежд, и каждое утро я проверяла – пустила она корни или нет? Когда это произошло, я с утра пораньше с индейскими воплями ворвалась в родительскую спальню и принялась скакать по свободной половине большой постели. Как только не разнесла кровать на щепки?
К тому моменту папа уже полгода спал в ней один. Он так и не рассказал мне, почему вдруг уехала мама. В самом деле – вдруг… Не сказав мне ни слова, не поцеловав на прощание. Может, ей противно было каждый день видеть такого ребенка, как я? Больше напоминающего неуклюжего слоненка с большим носом и маленькими глазками… Или она просто влюбилась и ее унесло волной такой мощи, о какой я и не догадываюсь?
Папа молчит об этом уже много лет. И по утрам, когда я изображаю на обожаемом им омлете какую-нибудь мордашку, солнышко или сердечко, чтобы он улыбнулся, сев за стол. Выкладываю их зеленым горошком или мелкими кусочками помидоров, а если на завтрак каша, то разрисовываю ее ягодами – летом свежими, зимой выуживаю из варенья.
Это всегда срабатывает, и папа уходит на работу в хорошем настроении. Но не заикается о главном…
Молчит об этом и по вечерам, неизменно находя в кармане халата маленькую шоколадку к вечернему кофе – все как он любит. Вот тогда папа расслабляется и рассказывает… обо всем, случившемся за день. Я узнаю, какие гениальные конструкторские решения нашли ребята его бюро, какую шутку он придумал сегодня, как вела себя Краля – дворняга, живущая на территории их предприятия, всеобщая любимица. Только не о том, почему мы с ним остались вдвоем.
Знает ли он сам причину или так же много лет теряется в догадках, впивающихся в сердце, точно осколки стекла? Наша жизнь и впрямь оказалась стеклянным шаром, до жути непрочным… Я не допытываюсь, кто из них выступил тайным стеклодувом, не ковыряю свои и папины раны. Бессмысленно.
Так же, как напоминать себе, что я некрасива.
Это признание вовсе не мерещится мне в шелесте черемухи, к которой я привязана почти как к Милке, – с деревом мы тоже выросли вместе. Я зову ее Сашкой в честь героини любимой в детстве книги «Дорога уходит в даль…» Если Милана занята, а мне не терпится поделиться чем-то, я приоткрываю раму и нашептываю о заветной Сашке. В ее черных ягодах вовсе не застыла скорбь, они крупные и сладкие, я собираю их прямо из окна и ем немытыми. А потом злорадно ухмыляюсь, показывая перепачканные зубы зеркалу, которое, верно, думает напугать меня отражением. Наивная стекляшка! Сашка смеется вместе со мной, мелко подрагивая листиками.
Черемуха не единственная, кому я дала имя. В палисаднике у подъезда растет белый шиповник Гоша, названный тоже не просто так, а в честь приснившегося однажды светловолосого малыша с нежными пухлыми щечками. Во сне он был моим сыном, и я целовала его личико, обмирая от нежности, едва трогая губами… В них до сих пор живы щекочущие касания его пушка на макушке. Как могут ночные видения быть настолько тактильными? Он издавал грудные трели, которые все еще звучат