Герман понимал, что в его жизни что-то не так. Не было этой лёгкости, какая была в 20, 25, даже в 30 лет. Но ведь, ни чего не изменилось. Просто мальчик стал старше. Только возраст. Но он поменял его отношение к жизни. Вернее, ещё не поменял, а только начал будоражить его душу, готовя к переменам. Герман подумал о том, что там во Вселенной есть какой-то высший разум, который управляет всем, что есть на Земле. Он посмотрел наверх и тихо произнёс:
– Ребята, если вы меня слышите, то помогите разобраться в том, что со мной происходит. Вы же всё знаете. Зачем вам ещё одно несчастное существо на земле? Я просто хочу быть счастливым, радоваться жизни уже от того, что я умею дышать, вижу красоту, которую вы здесь сотворили, могу ходить по земле. Раньше у меня получалось ценить и любить всё это. Сейчас что-то сломалось внутри. Почините меня, пожалуйста.
Вдруг поток его мыслей прервался. Как будто, кто-то их выключил. Герман вздохнул. Было холодно. Но уходить не хотелось. Это волшебное место, его любимое. Хотя, и вся база отдыха, где работал Герман, была волшебная. Как сказала одна мудрая женщина: «Сюда случайные люди не попадают. Если ты здесь, значит так надо!» Кому надо и зачем, она не уточняла. Она называла себя Флора. Как её звали по-настоящему, ни кто не знал.
Герман поёжился, аккуратно затушил сигарету, положил её в урну и медленно пошёл домой. Ну, как домой – в Белый дом, где жили все работники базы. Над его головой качались высоченные сосны. Гостей на базе не было, поэтому огни не зажигали. Герман шёл в голубой темноте. На душе было так же темно, как в лесу. Темно и немного страшно. Это было странное чувство. Страшно не от того, что тебе угрожает опасность, не от того, что происходит в данный момент, а от того, что в будущем ни чего не понятно. И эта страшное, прямо-таки, магическое число – 35. В общем, надо выпить.
В Белом доме стояла тишина, но на втором этаже горел свет. Герман снял верхнюю одежду в прихожей и на цыпочках поднялся наверх по скрипучей лестнице. За столом сидела Флора.
– Чай будешь?
– Буду. Честно говоря,.. может, есть что-нибудь покрепче?
– Только водка. В морозильнике.
– Я достану?
– Доставай. В холодильнике ещё сыр, колбаса, хлеб. Тоже достань, я порежу.
– Вы будете?
– Канэшшшшн – протянула Флора и улыбнулась.
Герман положил на стол продукты, нож, разделочную доску. Флора начала тонко нарезать сырокопчёную колбаску и аккуратно складывать на тарелку. Потом она порезала сыр чёткими треугольниками и тоже разложила их по кругу поверх колбаски. Она всегда могла из обычных продуктов создавать красоту. Как это у неё получалось? Откуда-то возникла банка оливок, Флора выловила несколько штук и завершила картину.
Водка пошла хорошо. Особенно с мороза. Вообще, водку надо пить только, когда холодно. Ну, это убеждение Германа, вы можете с этим не соглашаться.
– Германюшечка!
– Что?
– Говори.
– Что говорить?
– Ну, что на душе, как вариант.
Герман криво улыбнулся и отвернулся к окну. Там была ночь. Черная дыра, в которую всё канет.
– Ага. Тогда наливай. – Флора пододвинула ему свою рюмку.
Герман разлил ещё по одной. Они выпили и вдруг он заплакал. Сначала по щеке потекла слеза из правого глаза. Он смахнул её. Потом слёзы хлынули потоком. Он закрыл лицо ладонями, пытаясь сдержать эту бурю эмоций. Что это было? Жалость к себе, обида, страх… Он не знал и не пытался в этом сейчас разобраться. Он просто плакал, и ни что не могло остановить этот слёзный поток.
Флора гладила его по спине и приговаривала:
– Вот и умница! Молодец, какой. Поплачь, поплачь. Воооот. Порыдай! Громче..
– Яяя разбу-у-ужу все-ех!
– Не разбудишь. Я позаботилась об этом. Поплачь, Германюшка. Поплачешь, а потом поговорим.
Флора протянула Герману бумажный носовой платок, который сразу стал мокрым от слёз. Наконец, он успокоился. Только всхлипывания ещё изредка прерывали его речь, но, в общем, стало легче.
– Простите, пожалуйста. Что на меня вдруг нашло? И повода для слёз нет. Всё хорошо, всё как прежде.
Флора разлила водку, подняла свою рюмку, чокнулась с рюмкой Германа:
– Ну, за повод!
– За какой?
– За твои грядущие 35.
Герман так и застыл с рюмкой в руке, глядя на Флору.
– Чего ты её греешь? Пей, давай. И закусывай, вон, оливочкой.
Герман выпил, закусил оливкой. Ему