Письма к Вере. Владимир Набоков

Америка – Сингапур – Константинополь) – чем и объясняется задержка. Теперь квартира наша немного повеселела, т. е. сперва было в каждой комнате (крошечной!) по одному стулу, теперь их целый полк – что напоминает вид комнаты, где показывают детям волшебный фонарь. (Мокрое полотно и длиннейшие объяснения при каждой картине: я ненавидел это в детстве.) Знаешь ли, что на обложке первого номера «Граней» наши фамилии рядом. Символ?

      Сейчас у меня сидел Кадашев-Амфитеатров и рассказывал о знаменитых опечатках: в одной провинциальной газете было напечатано вместо «Богородицы» – «пуговица», – власти, конечно, не заметили бы, – но газета на следующий день извинилась за ошибку – и тут ее мгновенно прихлопнули. А Немирович-Данченко поругался со «Сполохами» за то, что в одном его рассказе, в самом драматическом месте, вместо «Бэппо, седлай коня!» было уютно и скромно напечатано «Бэппо, сделай коня!». Вот какие бывают истории…

      Лампы тоже приехали, так что сейчас бумага и моя пишущая рука купаются в конусе света.

      Сегодня произошло несчастие: мы пошли навещать с мамой и Кириллом одного больного профессора. Кирилл тащил санки. Попался мне на глаза высокий и крутой снежный скат, – я решил показать, что значит скатываться. Лег ничком на санки, посадил его к себе на спину – и оттолкнулся. (Меж тем собралась толпа зевак.) На половине пути что-то хрястнуло – и я уже летел без салазок и без Кирилла в вихре снегу. Оказалось: одна из полозьев не выдержала, сломалась (я очень потолстел за это время). Плач и упреки продолжались несколько часов. А вот что говорит Морн, прощаясь с Мидией:

      …ты уйдешь.

      Забудем мы друг друга. Но порою

      названье улицы или шарманка,

      заплакавшая в сумерках, напомнят

      живее и правдивее, чем может

      мысль воскресить и слово передать,

      то главное, что было между нами,

      то главное, чего не знаем мы…

      Тогда-то в час, когда душа почует

      очарованье мелочи былой,

      поймет душа, что в вечности все вечно:

      мысль гения и шуточка соседа,

      Тристаново страданье колдовское

      и самая летучая любовь.

      …вроде твоей (сердишься?). Душка моя, я тебя сегодня очень хорошо, очень радостно люблю – ты не знаешь как…

      Вчера я видел тебя во сне – будто я играл на рояли, а ты переворачивала мне ноты…

В.

      8. Не позднее 14 января 1924 г.

      Прага – Берлин, Ландхаусштрассе, 41

Число – неинтересно.

Адрес – все то же, «свороности».

      Ты не находишь ли, что наша переписка несколько… односторонняя? Я так обижен на тебя, что вот начинаю письмо без обращенья. Сперва я решил тебе послать просто чистый лист бумаги с маленьким вопросительным знаком посредине, но потом пожалел марку. Правда – почему ты не пишешь мне? Это мое пятое письмо – а от тебя я получил только одно. Или, может быть, ты больна? Или опять – «острые углы»? Или, наконец, ты так поступаешь с целью, чтоб я тебя забыл? Удивительно плохо я пишу сегодня.

      Мне приходится отложить мой приезд в Берлин