Моя бабушка была женщиной исключительной мягкости и силы, краеугольным камнем арки в ее отношениях с мужем и сыновьями. Хотя она сама не была голландкой, именно она научила меня единственным голландским словам, которые я когда-либо знал – детской песенке, первая строка которой гласила: «Trippe troppa tronjes». Я всегда помнил об этом, и когда я был в Восточной Африке, это обнажило узы, связывающие меня с бурскими поселенцами, многие из которых знали эту песенку. Впрочем, я совсем не удивляюсь, что поначалу у них всегда были трудности с пониманием моего произношения. Было интересно встретиться с этими людьми, чьи предки отправились на Кейп примерно в то время, когда мои отправились в Америку два с половиной столетия назад, и обнаружить, что потомки двух потоков эмигрантов все еще напевают своим детям по крайней мере некоторые из старых детских песенок.
О моем прадедушке Рузвельте и его семейной жизни более века назад я мало что знаю, кроме того, что мог почерпнуть из дошедших до меня его книгах – «Письмах Джуниуса», биографии Джона Пола Джонса, «Жизни Вашингтона» Маршалла. Они, по-видимому, указывают на то, что его библиотека была менее интересной, чем библиотека прадеда моей жены в то же время, в которую, безусловно, входили такие тома, как оригинальное «Эдинбург ревью», поскольку они теперь есть на наших собственных книжных полках.
Мое самое яркое детское воспоминание о дедушке Рузвельте – это услышанная о нем история. Во времена его детства воскресенье было таким же мрачным днем для маленьких детей-кальвинистов голландского происхождения, как если бы они были пуританами, шотландскими ковенантами или французскими гугенотами – и это я говорю как человек, гордящийся своими голландскими, гугенотскими и ковенантскими предками и гордящийся тем, что в них течет кровь сурового пуританского божества Джонатана Эдвардса.
Однажды летним днем, прослушав необычно длинную голландскую реформатскую проповедь во второй раз за день, мой дедушка, маленький мальчик, прибежав домой до того, как прихожане разошлись, наткнулся на стадо свиней, которые свободно разгуливали по улицам Нью-Йорка. Он быстро вскочил на большого кабана, который не менее быстро сорвался с места и на полной скорости понес его через гущу возмущенной паствы.
Кстати, один из дошедших до меня документов Рузвельта иллюстрирует изменения, произошедшие в определенных аспектах общественной жизни со времени, которое пессимисты называют «ранними и лучшими днями Республики». Старый Айзек Рузвельт был членом комитета по аудиту, который вскоре после завершения революции одобрил следующий законопроект:
Штат Нью-Йорк, Джону Кейпу
Оплата счета за обед, который Его Превосходительство
губернатор и Совет дали их Превосходительствам посланнику Франции и генералу Вашингтону и Ко.
1783 декабрь
Обед на 120 персон – 48:0:0
135 бутылок Мадейры – 54:0:0
36 – Порто – 10:16:0
60 – английского пива – 9: 0:0
30 чаш пунша – 9: 0:0
8 обедов Musick 1:12:0
10 —Sarvts 2: 0: 0
60 бокалов вина разбитых – 4:10:0
8 графинов Cutt разбиты – 3: 0: 0
Кофе для 8 джентльменов – 1:12:0
Гонорары за музыку – 8: 0: 0
Фрукты и орехи – 5: 0:0
Итого —156:10:0
Наличными – 100:16:0
МЫ, Комитет Совета, рассмотрев вышеуказанный отчет, подтверждаем, что он (на сумму сто пятьдесят шесть фунтов десять шиллингов) справедлив. 17 декабря 1783 года.
Получил вышеуказанное содержание в полном объеме.
Нью-Йорк, 17 декабря 1783 года
Представьте себе губернатора Нью-Йорка, который сейчас выставил бы такой счет за увеселения для французского посла и президента Соединенных Штатов! Взгляды Фальстафа на правильное соотношение между зрелищами и хлебом подтверждаются соотношением между количеством чаш с пуншем и выпитыми бутылками портвейна, мадеры и пива и «кофе для восьми джентльменов» – по-видимому, единственных, кто продержался до этой стадии обеда. Особенно достойна восхищения беспечная манера, с которой, очевидно, в результате распития упомянутых бутылок вина и чаш с пуншем, было разбито восемь хрустальных графинов и шестьдесят бокалов.
Во время Революции некоторые из моих предков, как северяне так и южане, достойно, но без отличий служили в армии, а другие несли аналогичную службу в Континентальном Конгрессе или в различных местных законодательных органах. К тому времени те, кто жил на Севере, были по большей части торговцами, а на Юге – плантаторами.
Семья