Я – Тугушева Алия. Моя родина – город Пенза. Жила там до тринадцати лет, затем мама перевезла меня и младшего братика в город на Волге Саратов. Мне очень нравится этот город, хотя все говорят, что это деревня и глушь, но для каждого этот город свой. Мне нравится эта прекрасная сильная река, нравится гулять по мосту через Волгу и чувствовать, как под ногами рвутся потоки воды. Иногда, когда ветер или дождь заставляет волны вздыматься, это самое невероятное зрелище, а если попасть еще на рассвет или закат, то можно сойти с ума от вида. Каждый уголок нашей прекрасной земли прекрасен по-своему, и нужно уметь ценить и ловить эту красоту. Я благодарна маме и папе своим за то, что воспитали меня очень сильной и жизнерадостной девушкой. Мои мама и папа не стали жить вместе всю жизнь, каждый выбрал свою дорогу, но я люблю каждого из них очень сильно и всегда скучаю. Папа сейчас живет в Пензе, мама переехала в Сербию, а я пока живу со своей прекрасной дочкой Аминой четырнадцати лет в Саратове, но мы тоже собираемся переехать, хотя этот город наверно больше всего будет ассоциироваться с городом детства и юности. Он хранит много контрастных воспоминаний, в основном положительных, счастливых. Именно в нем я стала мамой и это самое чудесное, что может произойти с каждым человеком!
Хочу выразить благодарность Яне Тоноян, продюсеру литературных проектов и моему идейному вдохновителю, которая вселила в меня уверенность и помогла издать мою первую книгу. Будут еще книги, их я уже написала, и мы с Яной дадим им жизнь, но самая первая книга, она особенная. Надеюсь вам понравится эта история, до новых встреч.
Глава 1
Эта осенняя ноябрьская ночь 1571 года в Москве была жуткой. Налетевший промозглый ветер осыпал округу снопами искр из печных труб, рвал пенные шапки с волн Москва-реки, срывал почерневшие листья и сучья с деревьев и швырял их в окна только недавно отстроенного дома Григория Скуратова-Бельского. В непроглядной темени ночи не выли даже собаки, забившиеся по сараям и клетям. Домочадцы прислушивались к вою ветра в печных трубах, стуку резных ставен и крестились, поминая Матушку-заступницу. А в покоях дома на втором этаже две дочери хозяина дома больше прислушивались к звукам, которые, как им казалось, доносились из подвалов большого каменного дома.
– Опять батюшка затеял дознания свои, – недовольно бурчали девки. – А потом ни свет – ни заря явится весь пропахший потищем, кровью и давай рубаху чистую требовать. А глаза бешеные…
В огромном подвале, уходившем ниже фундамента больше чем на три сажени, под сводчатым потолком горели смоляные факела, нещадно чадя, заставляя слезиться глаза. Хорошо освещена было середина большой комнаты, где сидел отрок, обложившись чистыми и исписанными свитками, обставившись деревянными кубышками с гусиными перьями и чернилами. У ближней стены на дыбе висел сухой как палка старик, весь в кровавых полосах и черных подпалинах. А по углам и закоулкам подвала метались мрачные затхлые тени и пищали крысы.
– Водой его, водой! – недовольно притопывая ногой в коричневом сапожке тонкой телячьей кожи, приказывал невысокий мужчина с пронзительными злыми глазами и расчесанной надвое бородой с обильной проседью. – Ненароком помрет, самих вздерну на цепях!
Два крепких мужика в кожаных дубленых фартуках, принялись суетливо приводить в чувство обеспамятевшего человека. Старик стонал, когда ему на лицо брызгали студеной водой и хватали за кровившие обожженные бока. Наконец, после того, как одни из палачей сунул старику под нос склянку с едкой вонючей жидкостью, тот закрутил головой и выгнулся на вывернутых руках.
– Пошто, Григорий Лукьянович? – застонал старик, раскрыв мутные невидящие глаза. – Невинен я…
– Как же невинен, – вкрадчивым голосом сказал Скуратов и сгреб в кулак жиденькую, всю в слюнях и крови, бороденку старика, – как же, коль видели тебя, собака! Видели, как ты склянку тряпицей прикрывал, а потом снес ее в залу и самолично царице подал! Тебе ж склянку сама христопродавка Собакина ее в подклети и передала. А? Не так было?
– Так не отравитель же я… это ж для здорового зачатья зелье… о царе-батюшке и наследнике его будущем думушка наша была!
– Врешь! – заорал Скуратов на весь подвал и на стенах заметался огонь на факелах. – Жечь! Жечь его! Да не ноги, злодеи, не ноги. Я его еще в царские палаты свести должен. Требуху ему жги!
Побледневший от духоты, вони горелой плоти и человеческих испражнений, отрок старательно записывал все произнесенное в свиток. Трещала и морщилась кожа на животе старика, утробные визгливые крики оглашали мрачные стены. Подручные Скуратова умелые мастера заплечных дел Шестак и Лобан зевали, прикрывая рты и обмахивая их незаметно крестом. Дело свое они делали привычно, лениво. Сказано жги, значит жги, а чего уж там добивается ноне Григорий Лукьянович, его дело.
– Што-то сегодня Малюта больно серчат, – проворчал коренастый Шестак, вытирая лоб тыльной стороной окровавленной руки.
– Знамо дело што, – неохотно тихо пробасил Лобан с высоты своего гренадерского роста. – Царицу лиходеи извели. Токмо две седьмицы царицей и побыла. Упокой, господи, душу