У тебя все было, я тебя всем дарил!
Только не вписал меня ты в сюжет историй.
Но когда все будет стерто в них мною в пыль,
ты признаешь, что герой мой чего-то стоит?
Излепив из меня что-то, что мне претит,
дал мне шкуру зверя, дал мне приказ быть зверем.
Почему, когда явился я за тобой,
ты в сюжетный поворот этот не поверил?
Ты сам создал то, чем я ненавижу быть,
но, раз зубы дал, дай горло мне, чтоб вцепиться.
Написав себе чудовище из меня,
зря поверил, что мне сладостно на цепи.
Я разрушу все. Цунами, сход снежный, сель —
назови как хочешь, внутренне холодея:
тот герой, кем ты не дал мне возможность стать,
пишет новую историю. Про злодея.
Если есть злодей
Если есть злодей, значит есть причина —
кто-то ж влил в ребенка когда-то яд,
но об этом мало упоминают,
даже больше: вовсе не говорят.
Монстр для всех кажется очевидным,
словно Франкенштейн себя сваял сам…
Когда засыпает Аврора в башне,
ведьма ее гладит по волосам.
Мачеха скучает по Белоснежке:
пусть и не родная, но все же дочь.
Создает Урсула другое зелье,
но не успевает уже помочь,
только смотрит, как свой покой русалка
обретает, пеною обратясь.
Между взрослым Лордом и тем мальчишкой
из приюта тоже прямая связь.
Как же нам легко в этом лицемерить,
как же просто вовсе не замечать.
Говорить, что с самого их рожденья
на судьбе плохая лежит печать,
слепо игнорировать, что злодеи —
люди, чьи мечты были сожжены.
Что они когда-то могли быть нами.
Что однажды ими быть можем мы.
Взгляд
Правда открывается не случайно,
просто ты слепым был до сей поры.
Если говорится о равноправии,
значит быть кому-то всегда вторым.
Примеряй колпак шутовской, да с радостью,
грей собой у трона пол ледяной,
благодарен будь за подарок Господу,
что тебя от власти отсек стеной.
Долго ли сидится царям да правится?
Золото тяжелое в волосах
не спасет от яда, ножа, предательства.
Загляни в глаза его, видишь страх,
что засел внутри него и ест заживо?
И никто отныне ему не брат.
Ты меня не слышишь, глядишь на золото,
и я знаю лучше всех этот взгляд.
В этой сказке
В этой сказке, хороший мой, ходят едва дыша,
в этой сказке боятся тени своей же люди,
и героев здесь добрых, милый мой, нет, не будет.
Что читали тебе, укутанный в пух перин,
весь изнеженный лаской принц, что печаль не ведал?
В этой сказке проснуться целым уже победа.
Он клянется чуть свет мне деру отсюда дать.
Говорю: спи спокойно, я буду стеречь сон княжий.
Жду, пока меч отложит, на землю усталый ляжет,
и кидаюсь, как волк, и глотку зубами рву.
Говорила ж, не верь любому, кто метра ближе!
А он плачет и жемчуг слез на ресницы нижет.
Я смотрю на него и думаю: «Вот дурак!»
Был же камень, где было выбито пешим мимо:
«Не ходи туда, молодец». Все, кто пошел, всяк сгинул.
Так чего мне жалеть удалого храбреца,
кто совет не послушал и деве поверил красной?
И не первый же, Боже, раз. Ведь не первый раз же!
Тут таких караван проходил, да все полегли.
Кости ветер степной сточил, и не вспомнить имя.
В этой сказке, соколик, хорошим не быть живыми.
Откуп
А потом он сдается нежности,
называет ее своей
и приводит на ложе брачное,
где сжигает в другом огне.
Что до косточек тонких, беленьких
всех, кто отдан ему был до,
они страшным напоминанием
устилают пещеры дно.
Но окупится, ох, окупится
каждый крик,