Наконец он добирается до мертвого санитара и снимает с него все, помеченное красным крестом, поворачивается спиной к японскому конвою и смотрит на береговой склон. С тем же успехом он мог бы смотреть на гору Эверест из нижнего альплагеря. Шафто решает одолевать подъем на четвереньках. Волны то и дело догоняют его сзади, сладострастно пробегают между ног и плещут в лицо. Это приятно, к тому же помогает не рухнуть ничком и не уснуть прямо здесь, в зоне прилива.
Следующие несколько дней – стопка замусоленных, выцветших черно-белых фото, тасуемых снова и снова: пляж под водой, положение тел отмечено стоячими волнами. Берег пуст. Берег снова под водой. Берег в черных буграх, как ломоть домашней булки с изюмом, какую пекла бабушка Шафто. Пузырек с морфием наполовину занесен песком. Маленькие черные люди, по большей части голые, идут по пляжу, обшаривая трупы.
Эй, погодите! Шафто снова на ногах, сжимает «спрингфилд». Джунгли не хотят его отпускать; пока он лежал, ползучие плети успели обвить ноги. Когда он встает, таща за собой побеги, словно серпантин на торжественной встрече ветерана, солнце заливает его сиропом рвотного корня. Земля устремляется навстречу. Он разворачивается в падении, видит здоровенного мужика с винтовкой и плюхается мордой в сырой песок. В голове ревет прибой; студийная аудитория ангелов, которые по собственному опыту способны оценить хорошую смерть, рукоплещет стоя.
Маленькие руки перекатывают его на спину. Один глаз напрочь залеплен песком. Шафто смотрит вторым, видит над собой верзилу с винтовкой через плечо. У верзилы рыжая борода, так что вряд ли это японец. Но кто тогда?
Он щупает, как врач, и молится, как священник. Даже на латыни. Седые волосы сострижены почти под ноль, так что просвечивает загорелая кожа. Шафто оглядывает одежду, ища форменные нашивки. Надеется увидеть «Semper Fidelis», но вместо этого читает «Societas Eruditorum» и «Ignoti et quasi occulti».
– Игноти эт… что за херня? – спрашивает он.
– Скрытые и как бы сокровенные – примерно так, – отвечает Рыжий. У него странный акцент, отчасти австралийский, отчасти немецкий. В свою очередь изучает нашивки Шафто. – Что такое рейдер МПФ? Что-то новенькое?
– Тот же морпех, только еще хлеще, – говорит Шафто. Отчасти это бравада. Однако фраза переполнена иронией, как одежда Шафто – песком, потому что в данный исторический момент морпех – не просто лихой малый. Это лихой малый у черта на рогах (Гуадалканал), без еды и оружия (по милости, это вам любой морпех скажет, генерала Макартура, язви его в душу), использующий любые подручные средства, половину времени дурной от болезней и лекарств, призванных эти болезни побеждать. И в любом из этих смыслов рейдер морской пехоты (как говорит Шафто) – тот же морпех, только хлеще.
– Ты вроде десантника, что ли? – спрашивает Шафто, перебивая бормотания Рыжего.
– Нет. Я живу в горах.
– Да? И что ты там делаешь, Рыжий?
– Наблюдаю. И говорю по рации шифром. – Снова начинает бормотать.
– С кем ты говоришь, Рыжий?
– Сейчас