Закорючка. Алёна Май

где-то смешивались с цветами игрушек, образовывая новые, где-то отражались от зеркальных поверхностей и заполняли собой даже самые темные места комнаты. Глаза приятно слепило от этой красоты, Маша будто попала в калейдоскоп.

      Ей совсем не хотелось слушать, что рассказывает мама. Та опять пыталась научить её читать, считать и что там еще хотят от детей мамы. Одним из маминых заданий было обводить ровно по образцу различные фигуры. Но Маше так сильно хотелось побыстрее с этим закончить, что она то и дело ошибалась. Девочка грустно вздыхала, отворачивалась от рабочей тетради, делала что угодно лишь бы эта пытка, наконец, закончилась. Мама Маши – Светлана, видя как елозит её дочка на стуле, тоже тяжело вздохнула.

      – Милая, ты совсем не хочешь заниматься?

      – Нет, хочу.

      – Но я же вижу, что ты вертишься, как уж на сковородке. И сильно торопишься…

      – На самом деле… – Маша опустила глаза в стол, где с тетрадки на нее смотрели неподдающиеся перу линии, отчего мама часто вздыхала. – Я хочу играть.

      Светлана немного расстроенно взглянула на уставшую дочку, уже совсем отчаявшись, ведь все её попытки заинтересовать ребенка с треском проваливались. Но вдруг вспомнила одно занятие из детства, которое очень ей нравилось и которое теплом отзывалось в памяти.

      – Марусь, а хочешь я научу тебя одному волшебству? Мне показала это в твоём возрасте твоя бабушка.

      – Какому?! – глаза Маши загорелись, она придвинулась к маме поближе, чуть не сбивая ту с ног и не опрокидывая стул. Волшебство намного интереснее всяких там линий.

      Светлана открыла верхний ящик парты и достала оттуда несколько чистых листов бумаги, пододвинула к себе поближе настольную лампу, взяла в руки красный, остро заточенный карандаш, стоящий в органайзере, и размашисто нарисовала какие-то новые, совершенно непонятные линии на бумаге. Маше показалось, что мама не должна была так делать, ведь можно было нарисовать что-то красивое, а не портить чистый лист. В уголках глаз девочки собрались слезы, а затем прорвались сквозь плотину густых и пышных ресниц градом по щекам.