Отдельные фрагменты той первой моей поездки в Подвязье до сих пор стоят перед глазами. Разбитая проселочная дорога. Полуразрушенная церквушка на въезде в деревню. Старый деревянный дом с палисадником, засаженным необычайно яркими цветами. Темная комната. Посередине белая печь. На веревках, натянутых под низким потолком развешаны какие-то засушенные травы. И запах – дурманящий запах полыни, мяты и чего-то еще непонятного. Отчетливо помню стоящую в углу высокую кровать с множеством подушек, на которых лежит сухонькая старушка…
Мне тогда еще и семи не исполнилось. Вроде бы, не должны в голове ребенка надолго задержаться такие вещи, но сцена прощания с умирающей так отчетливо запечатлелась в детской памяти, будто происходило это только вчера.
– Доченька, подойди к бабушке.
Мама подталкивает меня к кровати.
– Иди, не бойся.
Подходить мне не хочется, но вовсе не из-за страха, нет. Просто я впервые вижу свою прабабушку и родства с ней совсем не ощущаю. Мне почему-то кажется, будто она для меня чужой человек.
– Иди, Таечка, – настойчиво твердит свое мама.
– Хорошо, что в кои-то веки меня послушали, – скрипучим, словно несмазанное тележное колесо, голосом молвит старуха, обращаясь к ней. – Как родилась она, вы, ведь, помню, собирались поначалу Татьяной назвать. Имя это тяжелое, жертвенное… Таисией куда как лучше.
Она замолкает, переводя дыхание, и болезненно улыбается, разглядывая меня.
– А глазищи-то у тебя какие громадные.
Это было адресовано уже мне.
– Подойди, внученька. Не робей, – позвала она меня к себе.
Помню отчетливо: я боязливо приближаюсь к кровати, она кладет заскорузлую, старческую руку мне на голову и, притянув к себе, еле слышно, почти шепотом произносит слова, смысл которых я тогда понять не смогла, да и сейчас, признаться, не понимаю. Но запомнить я их запомнила.
– От меня все к тебе перейдет. Настанет день, появится человек и все обскажет. Ты его сердцем почуешь. Ему одному верь. Его одного слушай. Такая твоя доля…
Помню, едва она убрала с моей головы свою руку, я, словно освободившись от тяжкой повинности, тут же выскользнула на улицу и помчалась на речку – с ребенка что возьмешь. А прабабушка в тот же день умерла. Дом ее долго еще служил нам чем-то вроде дачи. Зимой, осенью и весной он пустовал, зато, каждое лето меня непременно вывозили туда на месяц-другой: растущему организму необходим свежий воздух и здоровое питание. Наличие собственного дома в деревне все упрощало, и год за годом я регулярно отбывала на летние каникулы в Подвязье с мамой или с папой, в зависимости от графика отпусков родителей, и нисколечко по этому поводу не расстраивалась – мне там нравилось.
Я повзрослела. Не стало отца. У меня появилась своя семья: муж, дети. Навещать домик в деревне стало некогда, да и незачем. Лишь совсем недавно, после смерти мамы, мне, по настоянию мужа, довелось-таки наведаться на Рязанщину. Отправляя меня туда, он словно оправдывался: «Съезди, Таечка. Оформи наследство, чтоб все было по уму. Бумаги я подготовил. Понимаю, что там уже ни кола, ни двора, но все-таки земли сорок соток. Глядишь, и пригодятся».
От дома действительно мало что осталось. Он по-стариковски покосился набок, просел и обветшал. В оконных рамах уцелела едва ли треть стекол. Крыша провалилась. Ничего иного я, в общем-то, увидеть и не ожидала – столько лет простоял без присмотра. Последний раз там что-то подновлял еще отец, а с тех пор прошло двадцать два года. Да бог бы с ним, с домом. Куда любопытнее другое. Помимо оформления права собственности на уже упомянутые сорок соток и то, что осталось от жилища, унаследованного в свое время мамой от бабы Гапы, результатом поездки стало еще и некое осознание того, что представляла из себя моя прабабушка.
После того, как мне пришлось больше часа просидеть у главы сельской администрации, занимаясь приведением в порядок бумаг, я совершенно случайно стала свидетельницей беседы двух местных старушенций, пристроившихся на лавочке сбоку от входа. В мои планы вовсе не входило подслушать, о чем они там судачат, но произнесенное несколько раз имя Агриппина заставило остановиться в дверях и с выходом на улицу не спешить, чтобы своим появлением не спугнуть болтливых великовозрастных кумушек, чтобы разузнать, о чем они толкуют.
Приезд правнучки Агриппины, само собой, не остался незамеченным и заставил пожилых селянок вспомянуть былое. Как выяснилось, прабабку мою в деревне и уважали, и немного побаивались – считалась она кем-то вроде местной Бабы-яги. Хорошо еще, что скорее со знаком плюс, нежели наоборот. И наперед-то покойница много чего знала, и ворожбой-то она грешила, и по мере надобности всяко-разные зелья варила в помощь страждущим. Мол, и при жизни-то за нею чего только не водилось по колдовской части, а уж после смерти и того чище пошли слухи. Будто бы, как поминальная трапеза по ней закончилась, под ее окнами всю ночь выли не то собаки, не то волки, а после полуночи в опустевшем доме кто-то невидимый бегал по потолку, ну