Порой сказка – это единственный способ перерассказать. Поэтому будет лучше, если расскажу тебе все, что знаю об этом мире, как сказку. Как добрую, длинную и, возможно, странную и взрослую сказку, что могла бы быть правдой, если бы не была сказкой.
Не удивляйся, мой дорогой читатель, что иногда твой рассказчик будет разговаривать с тобой. Многомирье – сложный большой мир, и чтобы ты в нем не потерялся, я буду твоим путеводителем – или добрым ведом, как говорят в Многомирье о тех, кто готов вести в дальнюю дорогу, – и иногда буду раскрывать тебе какие-то секреты, или пояснять непростые детали, или о чем-то напоминать.
Кстати, о «напоминать»! Нам часто говорят: «Вы ведете себя как ребенок!» Да, давайте порадуем нашего внутреннего ребенка и расскажем ему сказку. И я сам поступлю как ребенок: это моя сказка, и поэтому я начну ее оттуда, откуда хочу.
Ты приготовился, мой дорогой читатель, смеяться и плакать, сожалеть и удивляться, терять и находить, слушать песни и плач?
Ты готов вступить в битву за целый мир?
Готов?
Тогда отправляемся в добрый дальний верхний мир – в МНОГОМИРЬЕ!
Глава 1. Белоземье закончилось
Муфель Хомиш вздрогнул и проснулся.
Откинул на подушку свое ухо, нависающее над левым глазом. «Кажется, уши немного выросли», – отметил муфель и опасливо привстал. «Тревожно что-то», – промелькнуло в голове.
Слишком уж плохие сны приходили к нему в это белоземье. Такие не приходили никогда за все двадцать лет детства.
Хомиш мотнул головой, словно попытался прогнать самую назойливую бабочку сна, и осмотрелся. Все вокруг было по-прежнему, но что-то неуловимое изменилось.
Так же лениво скользил по холщовой наволочке с вышитыми мелкими соцветиями любоцвета, любимого цветка мамуши Фло, игривый луч отдохнувшего светила.
Так же, как и прежде, рядом с ним утаптывал воздушное одеяло мурчун. Учуяв, что хозяин зашевелился, пушистый домашний зверек запрыгнул на подушку.
– Пою-у-ун, ма-а-алы-ы-ыш, – протянул Хомиш и наклонился к любимой пушистой мордочке. – Как раздобрел за белоземье, пузан!
Зверек ткнулся мокрым носом во вздернутый нос хозяина, мявкнул и умчался на шкворчащие звуки, доносившиеся снизу из кухни.
Хомиш потянулся и сбросил ступни на коврик, пошевелил толстыми короткими пальцами и посмотрел на них, словно видел в первый раз.
– Ого. Да я, верно, вырос, – улыбаясь многозначительно, сказал он сам себе и даже потрогал для верности свои лапы, что налились силой, свои уши, что стали слышать острее, исследовал мягкими пальцами лицо – детская пухлость и мягкость ушли из щек, а брови и волосы на голове загрубели. Волосы были уже не как шерсть мурчуна – мягкая и шелковистая, скорее они напоминали отныне шерсть на загривке каняки. – Ну а что? Пора б!
Такова природа муфлей, мой дорогой читатель. Они долгие годы пребывают в одной поре, но в последнее белоземье своего детства достигают того роста, в котором и остаются веками. До самого момента, как уйдут по радуге к пращурам.
Для Хомиша это белоземье было последней границей между детством и взрослостью. Как и другие предвзрослеющие муфли деревни Больших пней, как и его дружок Лифон, он спал все холодные дни. Но так больше не будет никогда.
«Поди рассуди, может, и спалось беспокойно оттого», – снова пронеслось в его еще не прояснившейся ушастой голове, но все же Хомиш был истинно счастлив, что проснулся и больше не придется впадать в детскую долгую спячку.
На кухне Габинсов жизнь бурлила, словно и не было вовсе белоземья, словно не замедлялся каждый обитатель деревни Больших пней, экономя дрова и тепло и оберегая до цветолетья горшочки с цветами и своих любимых домочадцев.
Печь трещала не так, как трещат печи, отгоняя от стен иглистую стужу. Сонмы щепок и поленьев пели иную песню, песню наступившей солнечной поре. Теперь-то их не будут так нещадно закидывать в топку. Теперь-то они станут вальяжно лежать в дровнице, и кормить ими огонь будут не чтобы согреть остывшее жилище внутри почтенного пня, а чтобы приготовить горячую еду и просто послушать их ласковую вечернюю трескотню.
Огонь необходим в каждой муфликовой деревне. Ведь из чего бы ни был домик муфля – из пня, камня, песка, веток, даже если он на дереве или на воде, – любой муфликовый дом всегда должен быть согрет. Это роднит муфлей и мурчал. И муфли, и их домашние обитальцы чрезвычайно теплолюбивы.
– Мамуша? Мамуша! Мамуша, чего не разбудила? – намеренно громко крикнул муфель и навострил уши.
Никто не откликнулся, и Хомиш, оставив подушку да перину, заглянул сначала под кровать, потом под кресло, укрытое клетчатым теплым пледом, что стояло рядом.
Тапочек нигде не было, но разве мог такой пустяк опечалить выспавшегося взрослого муфля? Хомиш пошлепал босиком на кухню, откуда доносились самые приятные шкворчащие звуки, роднушные голоса и скусные ароматы.
Он спустился по витой крутой лестнице,