Никаких особых причин оставить меня дома у родителей не было: учился я неплохо, даже по нелюбимой биологии позволял себе не больше двух троек в четверти; по поведению особых замечаний не имел; мамины цветочки, папиных рыбок и общесемейную бестолковую помесь щётки для перьев с бультерьером холил и лелеял. Но мамочка не была бы мамочкой, если бы не использовала сложившуюся ситуацию в благоприятных для моего здоровья целях: со дня объявления о поездке и до самого вылета в Питер мне вменялось в обязанность есть не менее двухсот грамм овощей в день. И ладно бы картошки: этого овоща я бы и килограмм сожрал без проблем. Но с точки зрения мамы картошка – не овощ. А всякие там капустки, морковки, фасольки – овощи. Причём, всё это размороженное, похожее на мокрую тряпку, побрызганную соответствующими духами. Живём-то мы не в тропиках, и в марте, когда и жидрики1 ещё от холода чуть ли не синеют, добыть это всё свежим можно, наверное, но сложно и накладно.
Так вот: в один прекрасный день, вернувшись со школы, я выудил из холодильника сковородку с тушёной гадостью с мясом, отрезал себе хлеба и знатно охренел: стоило мне взяться за кусок правильного, коричневого, посыпанного семечками, бородинского, как он тут же превратился в початок (побег или как там эту штуку у капусты называют) брокколи. Свежей, прошу заметить, брокколи.
Я поначалу решил, что всё, доелся овощей – пакую свои хурды-мурды и прямиком в психушку вместо Питера. Но, стоило мне разжать пальцы, роняя капусту на стол, как она ещё в полёте превратилась обратно в кусочек хлеба. Точно такой же, каким он был до превращения в брокколи.
За два часа экспериментов выяснилось следующее: весь мир – брокколи. Точнее, весь мир превращается в брокколи, стоит мне прикоснуться к нему пальцами и, возможно, языком, зубами и прочим, что водится во рту. Ибо, будучи откушенным, прожёванным и проглоченным, хлеб обратно хлебом не стал. Но мясо, подцепленное вилкой и судорожно почти что проглоченное, осталось мясом, безо всяких там посторонних привкусов. К счастью, превращалась только еда: ни вилка, ни тарелка, ни телик, ни зубная щётка не превратились в зелёную дурно пахнущую штуку. Да, самым мерзким во всей этой истории было то, что еда выглядела как свежая капуста, а на вкус становилась точь в точь как переваренная!
Рассказывать кому-то я не стал: родителям сказал, что с забился с Лёхой, лучшим другом, что вплоть до выпускного всё буду есть китайскими палочками или ложкой, друзьям – что забился на то же с батей. Пересекаться они между собой никак не пересекались, можно было не опасаться, что ложь раскроется.
Так что я быстро научился есть палочками всё кроме супа и решил, что всё нормально, что чёртова капуста больше не появится в моей жизни… Лопух.
***
Брокколи вернулась в мою жизнь в две тысячи двенадцатом году. Двадцать первого декабря мы с моей тогдашней девчонкой, Аллой, коренной петербурженкой, всего за год отучившей меня ржать при фразе «змейка на куртке сломалась», собрались отметить конец света. Сначала планировалось, что она позовёт своих консерваторских подруг, я – будущих мостростроителей, и мы дружно поднимем бокалы за начало календаря Ийюня. Но чем ближе была заветная дата, тем более важные дела обнаруживались у приглашённых на вечеринку. К десяти вечера стало ясно: встречать Апокалипсис мы с Алчонком будем вдвоём. По правде говоря, учитывая камерность праздника, я бы обошёлся интенсивными хлопками. Но Алла заявила, что, если я лишу её уникальной возможности отпраздновать конец света, то она тоже лишит меня какой-нибудь уникальной возможности. И я, скрепя сердце, отправился сервировать ужин.
За стол мы сели за тридцать минут до полуночи. Я налил Алле ликёра, себе – пива и подцепил палочками ближайший ролл. Превратившийся в мерзкий кусок варёной брокколи спустя всего одно мгновение после того, как я вытащил его из соусника.
Алчонок повела себя как по-настоящему интеллигентный человек. Она сказала:
– Это что, мир погибнет потому, что вся еда станет брокколи?
И ещё:
– Я не хочу умирать в таких муках.
И:
– Кир, признавайся немедленно, как ты это проделал?!
Я не отвечал. Я смотрел на брокколи, зажатую между моих персональных, серебристо-стальных, палочек для еды, и ненавидел её. Ненавидел так сильно, что, казалось, моей ненавистью можно было бы затопить маленькую однокомнатную квартирку, великодушно предоставленную родственниками Алле на время учёбы.
***
Своё двадцатидевятилетие я встретил умеренно несчастным пациентом одной из петербургских стоматологических клиник – неудачное падение с велосипеда