В хирургическом отделении небольшой ведомственной больницы, где начинал он постигать премудрости врачевания, работало, с ним считая, четыре доктора. И на стационар, и на поликлинику, сменяя друг друга. Когда Танеев немного поднаторел, пустили его в одиночное плаванье – самостоятельно вести приём в поликлинике. Что поначалу сильно его напрягало. Не только потому, что пришлось теперь самому ставить диагнозы и назначать лечение, выписывать больничные листы, проводить какие-никакие оперативные вмешательства, всё на свой страх и риск, и некому подсказать, поправить. А ещё это неизбывное опасение, что, выписывая рецепт, ошибётся в названии или в лекарственной дозе. Предпринимал, конечно, спасительные меры, держал в чуть выдвинутом ящике письменного стола рецептурный справочник незабвенного Мошковского и, для ближнего боя, выписанные на отдельном листочке самые ходовые прописи.
Первый же свой поликлинический день запомнит он на всю оставшуюся жизнь. Утром нянечка из родильного отделения принесла спелёнатого младенца, попросила подрезать ему язычок. В детстве Танеев довольно сильно заикался, с годами этот дефект сделался почти незаметным, лишь изредка напоминал о себе в минуты сильного волнения. Еле сумел произнести:
– К-как это – п-подрезать?
– Обыкновенно, – пожала плечами нянечка, – чтобы мог он мамочке грудь сосать нормально.
– Я-язычок? – совсем уже плохо соображал, уставясь на крошечный слюнявый ротик человечка, безмятежно спавшего, не подозревавшего, какие тёмные тучи сгущаются над его красноватым сморщенным личиком.
– Ну да, язычок, – хмыкнула нянечка, – Зачем бы тогда пришла?
Будь это в иное время и в ином месте, впору было подумать, что кто-то вздумал настолько зло подшутить над ним. Заполошно оглянулся на свою медсестру, та, конечно же, всё прекрасно поняла, ободряюще улыбнулась, протянула ему ножницы:
−Там под язычком такая уздечка есть, увидите, она, случается, прирастает, мешает нормально сосать. Чикнуть по ней – и все дела. Это совсем просто, Владимир Евгеньевич, и вовсе не больно, он даже ничего не почувствует.
Танеев со страхом поглядел на холодно поблескивавшие стальные бранши, гигантские в сравнении с тонюсенькими младенческими губками, обречённо спросил, нет ли ножниц поменьше. Ответила, что и такие сгодятся, ещё разок глянула на него, ничего больше не сказала, попросила нянечку зажать ребенку носик, и когда тот обиженно закричал, ухватилась за его розовый язычок, приподняла, ловко сунула кончики ножниц в образовавшийся просвет и чикнула.
– И все дела, Владимир Евгеньевич, – подмигнула обескураженному Танееву, начавшему уже привыкать, что обращаются к нему с добавлением отчества.
За нянечкой закрылась дверь, Танеев разжал в карманах халата вспотевшие ладони, справился с дыханием, опасливо спросил:
– А если з-закровит?
И покорно снёс вторую чувствительную оплеуху, услышав в ответ:
– Так там же сосудов