Красные платки. Даниил Сергеевич Пиунов

Союз дышал на ладан, выкрикивать партийные лозунги считалось делом неприличным, если не сказать позорным, и ворота храмов вновь распахнулись для миллионов и миллионов прихожан. То, что раньше осуждалось, предавалось осмеянию, стало опять обыденным, родным и сакральным одновременно. И сегодня Нюра, в голубом туго повязанном платочке, в теплом ватнике и черных гамашах, чапала в сторону собора Александра Невского.

      «Хороший собор – ничего не скажешь» – думала она, когда приближалась к гигантскому белокаменному строению. Собор высился на несколько десятков метров, являл собой монументальную мощь и утраченное мастерство зодчих допетровской Руси. Он, чудом сохранившийся, спасенный провидением от лап большевистских паразитов, молчаливо хранил печать славного времени. Нюра шла с отдышкой, плелась по унылым серым улочкам провинциального града. Во рту старуха пережевывала разломанные на маленькие кусочки сушки. Раз сушка полетит в рот, за ней вторая, а там уж и третья поспевает – вот и идет себе Нюра в ватнике, туго набитом сушками. Сыпется с карманов, и голуби с галками разом слетаются на дивное кушанье. Им все хлеб, да и Нюре не жалко: она купит еще, лишь бы не забыть!

      На улице завывает морозный апрельский ветер. Угораздило же на Страстной неделе выпасть снегу. До того оттепель приближала тепло, и хмурые люди с грязными лицами вечно ругались, когда наступали в глубокую лужу. А теперь и вовсе морозец схватил: скользко, странно и неприятно на улице. Не успела пробиться весна, не до конца еще прорвалась сквозь стужу, как зима, разозлившись на то, что провожают ее не по чину, с еще пущей силой ударила тяжелым посохом. Мерзнут жители, и стучит зубами баба Нюра, но все также плетется к собору.

      Вот уж и стоит перед дивными образами Спасителя, Богородицы и двенадцати Апостолов. Замирает сердце от глубокого чувства почитания. Хочется Нюре упасть на колени, но давно отучил ее батюшка вставать на них в храме на виду у всех. Сушек почти не осталось, потому Нюра не боится, что выпадет какая маковая соринка. Глубоко провалились глаза старухи, но божественный свет, спускающийся с неба, бьется об стены собора, озаряет великолепные иконы, тесненные золотом, покрытые эмалью и жемчугом, и указывает ей на путь – путь к Богу.

      Нюра крестится три раза. До сих пор вспоминает как тогда, после апрельского съезда в восемьдесят пятом (тогда она отпраздновала пятидесятилетие) двинулась в одной нескончаемой толпе, тянувшейся на несколько километров, к Собору Василию Блаженного. Гостила тогда у сыновей. Димка, старший, служил в ракетных войсках, а Санька, младший, удачно женился на московской девушке. И вот она – заветная московская прописка – мечта миллионов граждан!

      Через несколько лет стала бабушкой, а уже в новом веке и бабой Нюрой. Красочная столица приветливо встретила ее, пронесла сквозь толчею, полную пестрых и диковинных нарядов, и привела к великому памятнику времен Иоанна Васильевича. Там-то она впервые и узнала, каково это: креститься в храме.

      По собору Александра Невского бродят разные люди и существа, похожие на них. Слабо мерцает огонь на желтых тоненьких свечах, томно стекает горячий воск. Разносится волшебный запах ладана. Пахнет от него Древней Русью и юродивыми, Сергием Радонежским и подвижниками. Нюра переводит тусклый взгляд с одного образа на другой, и что-то вертится, шумит в голове старухи. Поворачиваются проржавевшие колесики, катятся металлические шарики, раздуваются толстые меха. О чем она думает? Пожалуй, что о внуках и правнуках.

      «Покреститься бы тут невестке Славика. Как же можно ж с некрещенной? И Артурика правнучка крестить не собираются. Беда-беда» – качает головой Нюра и неспешно передвигается по собору. Со всех сторон внимательно глядят Апостолы, Иоанн Креститель и Георгий Победоносец. Баба Нюра совсем не боится их пристальных взоров. Давно изучены стены собора, давно познаны хоженые-перехоженые тропки. Пройдет Нюра и вслепую, хоть сейчас завязывай глаза.