Майе тогда только исполнилось девять, Люське – одиннадцать. Младшая, закусила губу и, хлюпая носом от обиды, смахнула с волос грязь, но плакать и возмущаться не посмела. Покосилась на сестру, та победоносно показала язык. Глянула на родителей – они предпочли проигнорировать случившееся и что-то тихо, но жарко обсуждали за пределами оградки.
Девчонке хотелось убежать, но вместо этого она стиснула зубы, присела рядом с бабушкой и потянулась к могиле. Старуха одобрительно хмыкнула, но помогать не позволила.
– Характер есть – уже хорошо. Не пачкай руки раньше времени, мала ещё к кладбищенской земле прикасаться. Твоё время позже настанет, а пока запоминай, что говорю, да не серчай на меня. Всё на пользу тебе пойдёт, подрастёшь – поймёшь.
Майя улыбнулась, почувствовав себя особенной. Ведь именно она, а не Люська, отиравшаяся возле соседних крестов, получила внимание и ласковое слово от суровой Матрёны Архиповны. Оставшись сидеть возле бабушки, девчонка задрала голову и вперила взгляд в противоположную от деревни сторону. На краю погоста кружило вороньё. Небо хмурилось, клубилось серыми тучами, цеплялось за верхушки острых елей. Издали донеслись раскаты грома, приближалась гроза.
***
Девушка наступила на острый камень, зашипела от боли, остановилась. Детское воспоминание рассеялось, вместе с двумя попутчиками. Немногим ранее районный автобус, растрясший пассажиров на грейдере, отворил дверь в раннее зябкое и не прогретое утро, выплюнул троих пассажиров на остановке после чего бесшумно исчез вместе со своим водителем.
Деревня утопала в приползших с реки серо-белых завихрениях плотного тумана, скрывающих обозримое пространство и поглощающих звуки. Фонари не горели, ближайшие дома, которые просматривались, постарели и покосились настолько, что новоприбывшая едва узнавала их.
Полтора десятка лет и ещё один год – не малый срок, не удивительно, что всё вокруг изменилось, обветшало. Майя почувствовала удар в печень, инстинктивно вскинула руки и погладила большой круглый живот. Ощутив шевеление малыша, она перестала хмуриться, морщины разгладились, внутренняя раздражительность ушла, забирая с помятого и уставшего в дороге лица года четыре.
– Ш-ш-ш, мой сладкий. Всё хорошо, мама не нервничает, мама просто давно сюда не приезжала. Сейчас сообразим куда идти.
Думать долго не пришлось, ноги сами выбрали направление и нашли тропинку, по которой бегали большую часть детства. Обогнув рухнувший сарай и старый колодец, Майя прошла до конца улицы, свернула направо и через два дома узнала двор. Слегка поредевший забор, крепкий бревенчатый сруб, пока ещё голые кусты бузины и сирени возле калитки.
Бабушка никогда не запиралась на засов и со временем привычку не изменила. Гостья поднялась на крыльцо, толкнула входную дверь, вытерла ноги о половицу, шагнула внутрь.
– Ба, привет! Не спишь? Я с пересадками всю ночь добиралась, – Майя не боялась разбудить хозяйку, знала, что Архиповна всегда до рассвета просыпалась. – Устала. Ба, ты дома?
Девушка переместилась из сеней в избу, натопленное помещение тут же окутало её неестественной духотой и странной смесью не самых приятных запахов. Пристроив чемодан у выхода, внучка продолжила обход. Кухня, печь, за ней комната бабушки. Майя отодвинула висячие и частично ободранные шторы из желудей, высушенных и нанизанных на толстые нити.
Через стёкла, прикрытые занавесками, пробивался утренний свет. Старуха лежала одетая на своём ложе. Ладони сложены на груди, матовая кожа рук, казалась восковой, поглощала свет и выглядела серо-зелёной, бледной, лицо прятали тени. Позади кровати, в изголовье, на трельяже стоял наполненный до каёмки гранёный стакан, прикрытый горбушкой чёрного хлеба. Между ним и зеркалом уже на две трети прогорела большая церковная свеча, воткнутая в стопку с рисом.
Майю парализовало, в ушах зазвенело, жар и духота окутали тело и схватили за горло, воздуха стало не хватать. Взгляд зацепился за кофту, точнее за отколотую пуговицу на груди бабушки. Ладони неосознанно прикрыли живот, голова закружилась, пространство дома сузилось до игольного ушка, в котором чётко просматривалась только эта пуговица и чадящее, оглушительно громко потрескивающее пламя свечи. Комната поплыла перед глазами, намереваясь провалиться во тьму.
– Майка! Ты чего?
Девушка вздрогнула, почувствовав прикосновение к плечу. Темнота отступила, взгляд прояснился, сердце тяжело ухало в груди. Матрёна Архиповна тревожно всматривалась в лицо внучки, привалившейся спиной к дверному косяку.
Одетая в ту же одежду, в которой лежала секундами ранее, хозяйка дома сейчас стояла сбоку от Майи и выглядела вполне бодрой и здоровой для своих семидесяти восьми лет. На щеках даже румянец присутствовал. Гостья перевела взгляд на кофту, пуговица на груди оставалась целой.
– Ба? Но ты ведь…
– Я токма от Кольки Рыжего пришла, сговорилась крышу подлатать, а тут ты в обморок падать придумала. Мать честная! – старуха цокнула языком, наконец-то заметив, что внучка на