— Ты неправ, Марат.
Все трое оглянулись. Во время гневной вспышки Марата кто-то незаметно проник в комнату через заднюю дверь.
— А, это ты, гражданин Симурдэн, — сказал Марат. — Ну, здравствуй.
Действительно, вошедший оказался Симурдэном.
— Я говорю, что ты неправ, Марат, — повторил он.
Марат позеленел. В тех случаях, когда другие бледнеют, он зеленел.
А Симурдэн продолжал:
— Ты принес много пользы, но и без Робеспьера и Дантона тоже не обойтись. Зачем же им грозить? Единение, единение, народ требует единения.
Приход Симурдэна произвел на присутствующих действие холодного душа, и, подобно тому как присутствие постороннего лица кладет конец семейной ссоры, распря утихла если не в подспудных своих глубинах, то во всяком случае на поверхности.
Симурдэн подошел к столу.
Дантон и Робеспьер тоже знали его в лицо. Они не раз замечали в Конвенте на скамьях для публики рослого незнакомца, которого приветствовал народ. Однако законник Робеспьер не удержался и спросил:
— Каким образом, гражданин, вы сюда попали?
— Он из Епископата, — ответил Марат, и голос его прозвучал даже как-то робко.
Марат бросал вызов Конвенту, вел за собой Коммуну и боялся Епископата.
Это своего рода закон.
На определенной глубине Мирабо начинает чувствовать, как колеблет почву подымающийся Робеспьер, — Робеспьер так же чувствует подымающегося Марата, Марат чувствует подымающегося Эбера, Эбер — Бабефа.[179] Пока подземные пласты находятся в состоянии покоя, политический деятель может шагать смело; но самый отважный революционер знает, что под ним существует подпочва, и даже наиболее храбрые останавливаются в тревоге, когда чувствуют под своими ногами движение, которое они сами родили себе на погибель.
Уметь отличать подспудное движение, порожденное личными притязаниями, от движения, порожденного силою принципов, — сломить одно и помочь другому — в этом гений и добродетель великих революционеров.
От Дантона не укрылось смущение Марата.
— Гражданин Симурдэн здесь отнюдь не лишний, — сказал он. И добавил: — Давайте же, черт побери, объясним суть дела гражданину Симурдэну. Он пришел как нельзя более кстати. Я представляю Гору, Робеспьер представляет Комитет общественного спасения, Марат представляет Коммуну, а Симурдэн представляет Епископат. Пусть он нас и рассудит.
— Что ж, — просто и серьезно ответил Симурдэн. — О чем шла речь?
— О Вандее, — ответил Робеспьер.
— О Вандее? — повторил Симурдэн. И тут же сказал: — Это серьезная угроза. Если революция погибнет, то погибнет она по вине Вандеи. Вандея страшнее, чем десять Германий. Для того чтобы осталась жива Франция, нужно убить Вандею.
Этими немногими словами Симурдэн завоевал сердце Робеспьера.
Тем не менее Робеспьер осведомился:
— Вы, если не ошибаюсь, бывший священник?
Робеспьер безошибочно определял по внешнему