Я прочитал, и с тех пор не перечитывал, книгу Нибура примерно 13 лет назад. Влияние этого текста я осознал не сразу, а только после неоднократного прокручивания цикла вопросов-ответов, которые, как выяснилось, легко укладываются в формат, заданный последовательностью глав книги «Христос и культура». Главное в этом формате – не только удобное деление на пять частей-тезисов, но и само название. В нем, если приглядеться, соединены имя личности и понятие, кодирующее чрезвычайно сложный класс объектов. В книге, что важно, не рассматриваются отношения лично Христа и культуры, и поэтому ей лучше бы подошло название «Христианство и культура». Нибур описывает разные точки зрения на то, как некоему абстрактному христианину, представителю христианства, полагается действовать по отношению к культуре.
Точек зрения пять: христианство против культуры, христианство принадлежит культуре, культура служит христианству, культура и христианство порознь, культура преображается христианством. Собственно, из Нибура для своего эссе я взял только эту схему, помогшую мне систематизировать собственные мысли.
Культура – ёмкое и популярное слово, поиск определения которого уводит в безнадежную дурную бесконечность. То, как Нибур оперирует этим термином, вдохновляет на свободный интеллектуальный поиск. Смысл термина не сужен до «искусства» или совсем прикладного употребления в значении культурность (правила поведения за столом, корректные ударения в словах, почтительное отношение к классике). В публицистике это слово часто обременяется грузом проблем, порожденных академической наукой. Есть духовная культура и есть материальная культура. Есть массовая культура, поп-культура, субкультура. Есть культура и цивилизация (националисты со времен славянофилов любят говорить о том, что русская культура – это отдельная цивилизация). Есть даже нечто под названием «Основы православной культуры». Множество причудливо пересекающихся плоскостей приютило на своей поверхности такое востребованное слово – культура.
Когда я думаю о проблеме «Христианство и культура», я думаю о культуре как о Тексте, созданном человеком, в то время как природа есть нечто, созданное Богом. Культура – атрибут человечества.
Искать какие-то подходящие в данном случае слова-синонимы в Писании рискованно. «Не любите мира» апостола Иоанна хорошо вписывается в контекст, но там по-гречески «космос», то есть нечто большее, чем культура, созданная людьми.
Риск не только филологического характера. Попытка по-богословски подойти к теме, во-первых, требует квалификации, которой у меня нет. Во-вторых, богословие сужает взгляд еще сильнее чем филология, наука о словах. Потому что богословие – это ангажированная, несвободная наука о словах.
У Нибура не так уж много богословских рефлексий. Книжник скажет, что это недостаток, ведь нельзя без богословия осмысливать проблемы, как-либо связанные с христианской религией. Многогранная проблема «Христианство и культура» на сколько-то процентов богословская, на сколько-то социологическая и т. д. Но для практикующего христианина это в первую очередь проблема личная. Расхожую фразу Ангелуса Силезиуса о том, что не важно, сколько раз родился Христос в Вифлееме, пока это событие не произошло в твоем сердце, можно переделать так – освоение христианского дискурса ничего не стоит, пока ты не определился с тем вопросом, которому посвящена книга Нибура.
Сам Нибур, как осторожный западный человек, подытоживает перечисление подходов к проблеме с максимальной деликатностью. Он резюмирует так: любой христианин и любое христианское сообщество в разных исторических ситуациях и на разных биографических поворотах должны вести себя по-разному, выбирая из пяти представленных в книге ответов самый подходящий. Иногда нужно быть змеей, иногда голубем. Бывает, что культуру надо прогонять бичом, бывает, что кесарю надо просто отдать кесарево. Единственного, универсального и подходящего всем и всегда ответа нет.
Я не знаю, существуют ли такие совершенные люди, которые всегда верно находят точку равновесия, люди, умеющие себя вести и всегда выбирающие правильный ответ. Идеальный носитель христианских взглядов представляется мне человеком ужасным и, к счастью, несуществующим. Реальность показывает, что даже самые умные и духовно чуткие люди впадают в крайности и настаивают на неправильных ответах. В истории русского christendom есть много таких случаев – когда из всех доступных путей человек выбирает наиболее экстремальный.
***
Нуминозный трепет вызывает история Гоголя. Отдаленное внешнее сходство с Эдгаром По подсказывает сравнение (наверное, немного вульгарное): Эдгар По боялся, что его опустят в могилу живым, а Гоголь «закопал» себя сам.
Гоголь – один из отцов-основателей русской словесности, в его истории есть нечто типическое, образцовое.
Священник Матфей Константиновский, в чей авторитет великий писатель поверил, повинуясь нередко встречающейся у интеллигенции слепой симпатии к простоте и грубости, приказывает ему