По стереотипным меркам Ридер нелеп, смешон и беспомощен, особенно в те моменты, когда он вызывает рассыльного и приносит ему извинения за причиненное беспокойство. Кажется, у него нет никаких шансов противостоять молодым, сильным, ловким и напрочь лишенным каких-либо комплексов преступникам.
Однако он противостоит, и весьма успешно, при этом логически просчитывая все очередные ходы противника и победоносно упреждая их.
Если отец Браун борется с грехом, не осуждая и не наказывая его носителей, то Ридер борется с самими преступниками, никак не обольщаясь относительно их раскаяния или исправления. Борется, зачастую используя древний принцип воздействия подобным на подобное. Он не останавливается перед тем, чтобы заманить злодея в коварно расставленные сети, спровоцировать его на безрассудные действия или скомпрометировать в глазах сообщников и тем самым вынести ему, по сути, смертный приговор…
Его руки, как и руки отца Брауна, постоянно теребят старый зонт, но при этом зонт Ридера отличается тем, что содержит в себе острый кинжальный клинок, которому найдется нужное применение в случае необходимости, а окружающая жизнь в изобилии предоставляет подобные случаи…
Для Ридера преступники – враги общества, интересы которого он призван защищать, бешеные крысы, и у них не стоит спрашивать метрических свидетельств или рекомендаций с последнего места службы, а создать такие условия, когда преступление станет смертельно опасным деянием прежде всего для самого преступника. И Ридер создает такие условия, отчего, по мнению его начальника-прокурора, этот неказистый человечек опаснее мамбы – ядовитой змеи, укус которой несет гарантированную смерть.
Описывая головокружительные приключения Джона Ридера, Уоллес позволяет себе нарушить один из общепринятых канонов жанра: в детективе не должно быть места любовным коллизиям.
Как заметил в свое время американский писатель Сатерленд Скотт, «любви так же нет места в детективе, как мухе в супе». А Конан Дойл устами Шерлока Холмса заявляет со всей категоричностью: «Эмоции враждебны чистому мышлению. Поверьте, самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за убийство своих троих детей».
Сыщика не должны отвлекать от расследования преступлений любовные похождения, которые могут каким-то образом повлиять на логику событий. Таков непреложный канон. Однако Уоллес все же вводит в повествование Маргарет Белмэн, юную даму сердца мистера Ридера, чтобы подчеркнуть рыцарство, благородство своего героя, неоднократно приходящего на помощь неопытной девушке и вызволяющего ее из весьма опасных ситуаций. Что же касается их любовных отношений, то они носят настолько платонический характер, что суровым блюстителям чистоты жанра в принципе не на чем строить достаточно доказательное обвинение в адрес автора «Сообразительного мистера Ридера».
Гилберт Кит Честертон в своих рассказах также отходит от канонов, но в данном случае речь идет не о пикантных коллизиях, а о социальных проблемах, которые, по идее, никак не должны волновать сыщика-мастера, всецело занятого борьбой со Злом в его вселенском понимании. Однако у Честертона болезни общества очерчены достаточно выпукло, что выводит повествование далеко за рамки знаковой системы абстрактных символов Добра и Зла.
В его детективных рассказах ясно просматривается позиция Честертона – публициста, философа, гражданина, который весьма близко к сердцу принимает несовершенство социума и пытается найти решение его многочисленных проблем, таких как монополизация промышленности или прагматизм, граничащий с маниакальным корыстолюбием, когда, по словам отца Брауна, «современная мерзкая мораль внушает, что “делать добро” и “делать деньги” – одно и то же».
В уста отца Брауна автор вкладывает и однозначное осуждение двойной бухгалтерии общественной морали: «Ради Господа всемогущего, пусть уж будет одно для всех беззаконие или одно для всех правосудие».
Да, истинно так, ибо, как сказано в Писании, «неодинаковые весы, неодинаковая мера, то и другое – мерзость пред Господом».
Отец Браун философски относится к такому понятию, как «сильные мира сего», в достаточной мере осознавая всю его условность, не говоря уже о крайне низком уровне нравственности людей, проложивших свой путь к вершине общественной пирамиды по чужим плечам и головам. Такие люди a priori не могут быть порядочными. Политики, правительственные чиновники, финансовые воротилы – все они, по словам отца Брауна, «нестóящие люди».
И эти резкие слова продиктованы отнюдь не стремлением утвердить евангельский культ бедности и незаметности, а лишь трезвым взглядом на природу вещей, на суетность испепеляющего человеческую душу властолюбия или алчного накопительства.
В начале рассказа «Небесная стрела» Честертон замечает с присущим ему сарказмом: «Счастлив, кстати,