Цветок Фантоса. Романс для княгини. Наталия Фейгина

торый господам офицерам случалось и на дуэли драться, Павел Алексеевич был совершенно равнодушен и к ножкам, и к песням о жгучей страсти. На его полном аристократическом лице застыло выражение пресыщенной скуки. Но надо сказать, что Павел Алексеевич был не настолько спокоен, как хотел показать. Предмет его беспокойства и заботы сидел рядом, за тем же столиком, и с интересом наблюдал за происходящим на сцене. Однако интерес этот был не таким, какого можно было бы ожидать от молодого человека, едва расставшегося с порой ранней юности. Черты юношеского лица были столь тонки и нежны, что его можно было бы принять за переодетую девушку. На молодом человеке был простой сюртук, и Павел Алексеевич заметил, как перешёптывались молодые франты за соседним столиком, глядя на его гостя. Павел Алексеевич усмехнулся, подумав, что мало кто во всём Версаново, кроме него самого, может по-настоящему оценить тонкое сукно и изящный покрой. Синее сукно выгодно оттеняло золото длинных волос юноши, скреплённых на затылке сапфировой заколкой. Довольно было одного взгляда, чтобы понять, что этот шедевр ювелирного искусства должен стоить целое состояние. А если учесть, что он был не просто украшением, а сильнейшим генератором иллюзий, то цены этой заколке просто не было. Тут Павел Алексеевич усмехнулся мысленно, радуясь своему умению видеть лицо, скрываемое генератором. Странно было, что княгиня Улитина, слава о которой, докатилась до самых отдалённых уголков Империи, прислала в Версаново в качестве своего доверенного лица вихрастого веснушчатого мальчишку, ещё немного нескладного и неуклюжего, мало походившего на элегантного красавца, чью иллюзию он нацепил.

      Павел Алексеевич поднял руку, подзывая полового[1]. Тот подбежал, изогнувшись в поклоне:

      – Что будет угодно, Павел Алексеевич? Красного раденского?

      – Нет, голубчик. Раденское в другой раз, – сказал Павел Алексеевич, бросив короткий взгляд на свою едва пригубленную рюмку. – Принеси-ка ты лучше нам синего версановского. Ручаюсь, Виталион, такого вы ещё не пробовали, – добавил он, обращаясь к соседу по столику.

      – Синего? – во взгляде юноши мелькнуло любопытство.

      – Да, дорогой мой. Не слышали?

      – Нет. – Виталион развернулся к Павлу Алексеевичу, не обращая внимания на страстные взоры, которые со сцены бросали на него красавицы.

      – В здешних лесах растёт лазурика, ягода ароматная, чуть горьковатая. Много её не съешь, зато вино из неё получается удивительное. Сейчас попробуете, – и Павел Алексеевич улыбнулся той чуть покровительственной улыбкой, какой умудрённая опытом зрелость смотрит на едва оперившуюся юность.

      – Непременно попробую, – безмятежно улыбнулся Виталион, но Павел Алексеевич разглядел за улыбающейся иллюзией нахмурившиеся брови. Ссориться с мальчишкой в планы Павла Алексеевича совсем не входило. Наоборот, следовало заручиться его доверием и дружеским расположением. Но прежде, чем Павел Алексеевич сумел загладить свою неловкость, зазвучали аплодисменты, которыми восторженные поклонники благодарили прелестниц. Виталион мельком взглянул на сцену, взглянул на чернобородого Радха, вышедшего на смену танцовщицам, и застыл, не сводя с него глаз.

      – Перебор гитарных струн[2],

      Голоса былого.

      Снова я душою юн,

      Песней очарован…

      Павел Алексеевич с удивлением заметил, что пальцы Виталиона – и тонкие ухоженные пальцы иллюзии, и мальчишеские с обкусанными ногтями – повторяют движения пальцев томалэ, а губы беззвучно повторяют слова.

      – Где ж гнедой, что мчал меня,

      Обгоняя ветер?

      Я б его не променял

      Ни на что на свете.

      Любовь томалэ к коням давно вошла в поговорку, и в том, что Радху приходилось мчаться, обгоняя ветер, Павел Алексеевич не сомневался. Другое дело Виталион. Будь юнец хорошим всадником, разве отказал бы себе в удовольствии въехать в город верхом, гарцуя на горячем скакуне? Но он приехал в закрытой карете, и, глядя в окно на подъехавший экипаж с посланцем княгини, Павел Алексеевич, ожидавший увидеть дородного чиновника в летах, был приятно поражён видом выпрыгнувшего из кареты юноши.

      – Где же та, чей нежный взгляд

      Мне сулил блаженство?

      Позабыть я был бы рад

      О коварстве женском.

      Официант принёс бутылку с нежно-голубым напитком и застыл у столика, не смея отвлекать заслушавшихся гостей. Павел Алексеевич едва заметно шевельнул пальцем, указывая на бокал соседа. Вино из лазурики было коварным, как та, о которой пел томалэ. Чуть терпкое, ароматное, пилось оно легко, развязывая языки и заплетая ноги. Именно то, что требовалось, чтобы разговорить мальчишку, пытавшегося, очевидно, многозначительным молчанием скрыть свою неопытность.

      – Но, увы, гнедой мой стар,

      Да и я не молод.

      И

Скачать книгу