Взахлёб читая в газетах о героях-альпинистах, Катя воочию представляла себя с мотком верёвок на плече и значком альпиниста СССР первой степени на груди. О славных альпиниадах тридцатых годов пели песни, сочиняли стихи и привозили в клуб документальные фильмы. Последний фильм о покорении Эльбруса киномеханик крутил три раза, заставляя Катино сердце трепетать от восхищения перед смелыми людьми, бросавшими вызов матери-природе.
Колокольня стояла далеко за селом, в чистом поле, густо поросшем ромашками. Когда по цветам пробегал ветер, создавалась иллюзия, что колокольня плывёт по белым волнам, готовясь отчалить в дальнее плавание. Рухнувшая церковь давным-давно сравнялась с землёй, а колокольня выстояла, впитывая в свои брёвна тьму веков. Лестница внутри насквозь прогнила, но наружные стены стояли прочно, уверенно. Нижние венцы, сложенные из сосновых брёвен в два обхвата, возносили вверх трёхъярусную башню, увенчанную четырёхгранной пирамидой звонницы со сломанным крестом.
Старики говорили, что колокольня не раз спасала народ во время пожаров, потому что колокольный звон могли слышать сразу в нескольких деревнях. Чтя историческую память, Катя коснулась ладонями тёплого дерева, словно вливая в себя частицу древней силы.
– Высоко! Может, не полезешь, Катька? Может, передумаешь? – Ольгин голос зазвенел истеричными нотками. – Если сорвёшься, меня отец убьёт.
– Так уж и убьёт.
– Ну, шкуру спустит…
Две девушки – Катя и Оля – резко отличались друг от друга как характерами, так и внешностью. Катя, одетая в сатиновые шаровары и футболку, была светловолосой, невысокой и со смешными детскими конопушками, а Ольга в голубом платье с белым воротничком – статной, броской, хоть сейчас в кино снимай.
Катя сердито нахмурилась:
– Вечно ты, Ольга, колеблешься. Прямо как оппортунистка какая-то, а не комсомолка.
– Сама оппортунистка.
Максим озабоченно настраивал объектив и в девичий разговор не вступал – знал, что спорить с Катей бесполезно, она кого хочешь переупрямит.
Прежде чем забросить крюк, Катя внимательно осмотрела козырёк первого яруса. Вздыбившаяся от старости дранка отсвечивала тусклым серебром, отдалённо напоминавшим чешую огромной сказочной рыбы. Крюк вошёл в дерево с глухим стуком, спугнувшим с крыши стайку взъерошенных воробьёв. Для надёжности Катя крепко подёргала верёвку и легко подтянулась на руках, чувствуя, как мышцы упруго наливаются силой. Сейчас она могла бы подняться до самого неба.
– Ура! Броня крепка и танки наши быстры!
Победно вскинув голову, Катя бросила взгляд на побледневшую Ольгу и весёлого Максима с фотоаппаратом в руках. От нетерпения он приплясывал на месте:
– Замри, Ясина! Снимаю!
Катя прищурилась от бьющего в глаза солнца, купаясь в чувстве бесшабашности, от которого в венах кипит молодость, а жизнь прямым трактом стелется под ноги. Созвучно её настроению туго натянутая верёвка отозвалась пением струны, и этот звук тоже показался радостным и символичным, потому что сейчас всё внутри и вокруг Кати пело от радости.
На колокольню она поднималась долго, минут сорок, уже из последних сил перевалившись через окно звонницы.
Трухлявые доски опасно скрипнули, но Катин вес выдержали.
Вес мешка картошки, как шутила мама.
Сквозь частые прорехи в прохудившейся крыше солнце сеяло на голову солнечный дождь, золотым столбом кружа невесомые пылинки.
А приволье внизу! Замирая от восторга, Катя охватила взглядом зелёные поля, цветущий луг, кромку леса, чётко прорисованную на фоне синего неба. И это всё принадлежит ей! Как же она любила этот мир и чувствовала, что он тоже любит её, звонко откликаясь щебетом птиц и шелестом трав у подножия колокольни.
Она помахала рукой Максиму и Ольге. Потом набрала полную грудь воздуха, раскинула руки и закричала:
– Люди, я люблю вас! Будьте счастливы!
Пусть её голос услышат во всех деревнях, куда раньше долетал звук колокола. Сейчас от него остались ржавые стропила да обрывок кручёной верёвки, небрежно перекинутой через балку.
Уже собираясь спуститься, Катя вдруг заметила в углу пола небольшой медный крестик, лежавший рядом с корочкой хлеба. Крест и хлеб – неизвестно почему, но эти два слова слились у неё в единое целое. Она не могла уйти, оставив их валяться здесь на поломанных досках. Опасаясь рухнуть вниз, Катя осторожно дотянулась до находок и сунула их в карман шаровар.
Хотя квадратный рупор ретранслятора шуршал помехами, речь Молотова слушали забывая дышать. Казалось, даже куры перестали квохтать, в тревоге замерев под широкими досками крыльца сельсовета.
Слова из ретранслятора падали тяжёлые, страшные. От них Кате хотелось спрятаться и убежать во вчерашний день, который был таким