По мере продвижения к входной двери хаос нарастал, как снежный ком.
«Только не забыть ключи от Ласточки! Только не забыть ключи…» – думала я, втискивая ноги в кроссовки.
– Где они?!
Мой вопль сотряс старенькую хрущевку, как громовой раскат. Я же положила их на полочку перед зеркалом в прихожей! Вот черт! Отчаянные метания по квартире ни к чему не привели, и, когда я уже плюнула на это безнадежное дело, ключи сами нашлись в кармане куртки. И так всегда!
По лестнице я катилась почти кубарем, одновременно застегивая сумочку, пересчитывая папки с документами (поработать дома вечерком, уже засыпая на ходу, – похвальная, но совершенно невыполнимая задача), проверяя входящие звонки и… Я по привычке мельком глянула на почтовый ящик. Внутри что-то лежало, но так лень было лезть опять в сумку за ключами… Короче, знакомство с входящей корреспонденцией я отложила на вечер. Если не забуду и снова не пробегу мимо. Или на следующее утро. Одним словом, когда дверь подъезда захлопнулась за моей спиной, я и думать забыла о письмах. Мне предстояло маленькое, но нервозатратное сражение с Ласточкой – древней, как египетские боги, и такой же капризной и злопамятной жигуленкой-«четверкой», которая в миру – ВАЗ-2104. Собственно, Ласточкой ее называл предыдущий хозяин. В качестве тонкой издевки над продуктом советского автопрома, надо полагать. Ласточка по натуре своей была эксгибиционисткой, более всего жаждая обнажиться перед брутальными механиками. Она ломалась, ломалась и ломалась, а я ее чинила, чинила и чинила. Но все это случалось исключительно в городской черте, а стоило нам с ней оказаться в местах диких, напрочь лишенных признаков автосервиса, как в Ласточке пробуждалась какая-то исконная российская стойкость. Красная «четверка» волшебным образом преображалась в легендарную «тридцатьчетверку» и в этом измененном состоянии души преодолевала все тяготы и лишения… хм… так называемых дорог Новгородской области. Ради этой способности я и терпела все Ласточкины выходки.
– Здравствуй, дорогая. Как спалось? – С ней надо было разговаривать ласково, практически лебезить, иначе она обязательно зальет свечи. Проверено сто раз. – Уверена, ты отдохнула гораздо лучше меня. Моя девочка, моя раскрасавица…
В салоне одуряюще воняло освежителем. Моя Ласточка, словно какая-нибудь крутобедрая звезда сераля, обожала парфюм в смертельной дозировке. Смешно сказать, но без «елочки», повешенной на зеркало заднего вида, эта… милая добрая машинка просто не заводилась. Фантастика, да?
Но утром тридцать первого мая две тысячи двенадцатого года жигуленка проявила милосердие, достойное Флоренс Найтингейл, а я – знаменитую русскую терпеливость, и мы поехали практически сразу. Это был знак! Только я еще не знала, какой именно, а жаль.
Офис мой гордо раскинул все свои двадцать семь квадратных метров в историческом центре, на набережной реки Фонтанки. И мог бы служить наглядным примером жизненности высказывания «Петербург – город контрастов». За желто-белыми фасадами, налево от Сенной площади, мы с Ласточкой нырнули под арку и перенеслись в какую-то сплошь эклектичную локацию, где совершенно европейского вида чистенькая, только что после реконструкции, гостиница соседствовала с чисто советским двориком, а тополя почти полностью перекрывали доступ света в окна двухэтажного здания, помнившего еще царя-батюшку. Если не Петра Алексеевича, то Николая Павловича точно. Престижным тут было только местоположение – центр все-таки, метро близко, что для меня, учитывая характер Ласточки, весьма актуально. А еще – волшебные пышки из пышечной на углу Гороховой, спасавшие не только меня, но и всех моих товарищей по аренде.
Когда я только-только присмотрела это место, здание наше выглядело удручающе. Но после того, как второй этаж заняла строительно-монтажная фирма с непроизносимой аббревиатурой вместо названия, жить и работать стало гораздо веселее. Кровля засверкала, словно из ниоткуда материализовались водосточные трубы, отливы и даже перила на парадной лестнице, а вместо консервной банки и перевернутого ящика в углу за гаражами возникла цивилизованная курилка. С урной. Но самое главное – исчезли плесень и грибок, этот бич старого фонда. Прочие нововведения богатых строителей на бытие обитателей полуподвального этажа практически не отразились.
Когда-то это была огромная коммуналка, комнат на пятнадцать, а еще раньше, вероятно, здесь обитали слуги какого-нибудь графа. Во всяком случае, мой офис в девичестве вполне мог быть графской кладовкой. От царских времен здесь сохранились остатки лепнины, от советских – угрожающе длинный коридор и внезапные перегородки. «Лихие девяностые» оставили в наследство фирму по установке унитазов и центр ведических практик. Оптовый магазин-склад китайских сувениров открылся в «тучные нулевые», а ИП Говорова, то бишь я, заехала последней, всего лишь год назад. А еще у нас имелся дядя Федор, реликт ушедшей эпохи.
Дядя Федор вместе с потрясающей толщины котом Петровичем обитал в комнате, по сравнению с которой моя кладовка тянула на резиденцию князя Монако. Всезнающие дамы из китайских