© Гавриил (Бунге), схиархимандрит, 2014
© Сретенский монастырь, перевод, оформление, 2014
Введение
Агрессивность – вещь вполне естественная?
Мир, в котором мы живем, во все времена был отмечен насилием: насилием между людьми, насилием даже над нерожденной жизнью, насилием, царящим в отношениях между народами, наконец, насилием над природой, над окружающей средой, от которой зависит наше существование. С тех пор, как Каин убил своего брата, господствует закон насилия.
Современная психология даже пыталась истолковать эту вездесущую «агрессивность», то есть желание нападать, как нечто совершенно «естественное» и чуть ли не неизбежное. Однако от этого ничего не улучшилось. Инициативы, предпринимаемые с самыми добрыми намерениями, если взять, скажем, ООН, пытаются как-то ограничить всеобщее насилие между народами, но до сих пор это происходит опять-таки путем насилия. Увы, человеческая агрессивность от этого нисколько не уменьшилась, скорее наоборот. Кажется, что в цивилизованных и «миролюбивых» государствах насилие над людьми и вещами неудержимо возрастает. Словно «дьявола отпустили на свободу».
Так оно и есть. Весь мир лежит во зле (1 Ин 5,19), не в каком-то безликом зле или злобе, но во власти зла личностного, то есть сатаны. Правда, многие просвещенные умы не хотят слышать об этом сегодня, когда некоторые уже официально «простились с дьяволом». Слишком уж это попахивает обскурантизмом и как будто только содействует все более распространяющейся «культуре зла». Говорится, что не следует поминать черта. Совсем наоборот! Зло следует называть по имени во всех его формах, и прежде всего зло персонифицированное, ибо только так можно раскрыть все его уловки.
Конечно, сатана ничего не имеет против разговоров о «естественной агрессивности» человека, ибо под этим выражением может скрываться очень многое. И поскольку в соответствии с современным пониманием эта агрессивность «естественна», то, стало быть, в основе своей она не подлежит оценочному суждению, так что поневоле приходится с ней смиряться. И так, ко всеобщему ущербу, живет большинство людей даже и в Церкви. Удивительно то, что в определенном смысле так было всегда, даже и тогда, когда не существовало современного понятия агрессивности, о вспыльчивости (thymikón) говорили как о свойстве души, однако гнев (thymós) и ярость (orghé) считались пороками. История Церкви, основанная Тем, Кто сказал о Себе: Я кроток и смирен сердцем (Мф п, 29) и Кто учил нас, что именно этому мы должны научиться от Него, вся пронизана насилием.
Здесь мы не имеем в виду такие события Средневековья, как крестовые походы или сожжение ведьм, на которые обычно ссылаются в данном контексте. Гораздо удивительней агрессивность, которую обнаруживали многие церковные люди в отношении к себе подобным, в особенности тогда, когда можно было обвинить другого в ереси или хотя бы навлечь на него тень подозрения в ней. Тогда даже известные отцы Церкви не находили ничего дурного в том, чтобы, по крайней мере на словах, излить на другого ничем не сдерживаемую агрессивность.
Известной жертвой этой внутрицерковной агресссивности был человек, который сам немало размышлял над «гневом» – Евагрий Понтийский (345 – ок. 399)[1], сначала ученик Василия Великого и Григория Назианзина, а позднее, как монах египетской пустыни, – Макария Великого и его тезки Макария Александрийского. У Евагрия мы находим исключительно разработанное учение о гневе, над которым стоит как следует поразмыслить. Евагрий был также великим учителем молитвы и мистической жизни, которую – непосредственно или косвенным образом – копировали в последующие времена. Так вот, неконтролируемая агрессивность, что понимают только немногие, – это величайший враг духовной жизни в целом и, в частности, смертельный враг молитвы.
«Если наилукавейший бес, многие употребив [хитрости], не может помешать молитве праведника, то он немного отступает, но затем, когда молитва закончена, мстит ему. Ибо этот бес либо возжигает гнев в нем, разрушающий наилучшее состояние [души], возникшее в результате молитвы, либо побуждает к неразумному наслаждению и глумится над умом»[2].
В мои намерения не входит научная или хотя бы исчерпывающая разработка темы гнева у Евагрия. Мне кажется гораздо более важным попытаться проанализировать то духовное ведение, которого достиг понтийский монах, так, чтобы предоставить каждому возможность извлечь из этого пользу для собственной духовной жизни. Ибо какой смысл в том, чтобы с полным пониманием и «удовольствием говорить о делах отцов», если при этом мы не потребуем от себя лично «поступать так же, приняв на себя те же труды»[3]? Это было бы mutatis mutandis (с определенными оговорками) то же самое, что и вера для бесов: она им совершенно без ПОЛЬЗЫ (см.: Иак 2, 19).
Однако мы совершенно неверно поняли бы Евагрия, если бы увидели у него лишь простое осуждение порока. Страсть, как и вообще зло, не имеет сама в себе никакого бытия. Скорее она постоянно утверждается как болезнь – по-гречески она называется также páthos (как нечто вторичное, паразитирующее на