Здравница с былой славой в одной из ведущих стран мира превратилась в учреждение, державшееся на последнем вздохе врачебного энтузиазма. Заметно обгоревшие в годы войны палаты, кабинеты, операционные и места общего досуга под барабанный стук проливных дождей заливало водой. В святых стенах лечебницы царили полная антисанитария и разруха. В элитных палатах из-за перебоев с электричеством устанавливали дровяные печи. Воду грели кипятильниками. Медикаменты получали по гуманитарной программе. Однако, несмотря на крайне тяжелое положение дел, людей не покидала надежда на светлое будущее. Что, возможно, для многих было единственной причиной не терять человечность, исполняя данную Гиппократу клятву. Помогала и сама мать природа: чистый морской воздух, удобный для проживания климат и растущие на деревьях витамины немного компенсировали вред, причиненный человеку его собратом.
На двери кабинета врача висела табличка, гласящая: «Душу светлого человека не убить! Сколько не сжигай лес, пройдет время, и прорастет травинка, которая возродит его снова!».
– Джумбер, ты занят? – постучав для приличия, но не дожидаясь ответа, молодой лаборант вошел внутрь.
– Легкая наглость, не способная причинить вред, – дар Божий, – складывая очки, продекламировал доктор. – Зачастую в жизни она необходимее ума, терпения и даже таланта. Именно она, будучи оплотом критического мышления, помогает быстро ориентироваться, дабы не медлить в экстренных случаях. Она придает ее владельцу уверенности, делая его человеком действия. Но это не ваш случай! Ваша же наглость выработана тяжелой порой, когда на уважение нет времени.
Лаборант с открытым ртом ловил каждое слово, выпущенное профессорскими устами, и пытался запомнить для дальнейшего осмысления. Отображением неспособности умственно переварить суть монолога послужило перекошенное лицо с выдвинутой вперед нижней челюстью.
Профессор с сорокалетним стажем, переехавший на постоянное место жительства незадолго до войны, успел привыкнуть к отсутствию субординационных отношений в коллективе. Посему вторично он ответил ему в уже более понятной для собеседника форме:
– Работа есть. Чем могу быть полезным?
– Тебя из милиции друг мой хочет видеть.
– Мы же только на этой неделе дважды виделись! Извините, у меня гора дел.
– Видать, ты ему недоговариваешь! Хотя я вроде тебе русским языком говорю, что это – мой друг!
Не дождавшись согласия на аудиенцию, лаборант деловитой походкой вышел за дверь и отправился на проходную, всем видом показывая свою важность и высокий уровень способностей к решению деловых вопросов. Там его, выпятив грудь, ждал недоумевающий от количества лишних действий милиционер: зайти, взять разрешение, доложить. Правоохранитель твердил о важности своей миссии, проклиная медицинскую бюрократию. Лаборант с ним во всем соглашался, а в короткие моменты пауз успевал вставлять, что в этой больнице, в этом районе, чуть ли ни во всей стране способен разрешить любую проблему. На что оппонент оповестил, что у него по жизни проблем не бывает. Короткий разговор, в котором не принимали участие ни суть, ни логика, ни толерантность, закончился крепким объятием. Дипломатические науки нервно курили в сторонке, пока один парламентер проводил к доктору второго, не менее странного.
Войдя в кабинет, правоохранитель уселся на диван и вытянул в проход ноги. Будучи частым гостем больницы, он каждый раз озадачивал Джумбера Акакиевича одним и тем же вопросом. И каждый раз, получая желаемый ответ, спустя время возвращался вновь. Поначалу количество визитов доходило до трех за неделю. К радости психиатра, со временем они сократились. Зато стали куда более невыносимыми. Чем чаще встречается неприятная личность, тем неприятнее она становится.
– Как пациент?
– Все также. Мне кажется, я говорил вам об этом, но все же повторюсь. Если что-нибудь вдруг изменится, я найду вас и сообщу. Нет никакой необходимости так часто приезжать.
– Я могу. Все хорошо. Мне не трудно.
– Поверьте, даже если бы он был здоров и только изображал больного, как вы отмечаете, он давно сошел бы с ума. Мы лечим больных. На здоровых людей наше лечение не распространяется. Оно идет им во вред.
– Верю, верю. Хочу встретиться с больным. Убедиться. Вы не против?
– Не против ли я? – Джумбер Акакиевич усмехнулся. Он чувствовал себя так, будто в десятый раз пришел в театр на один и тот же спектакль, в котором не поменялось ничего: ни сценарий, ни актерский состав, ни декорации. Разница