Чудо за пазухой. Иван Александрович Мордвинкин

ло, издалека, и исчезнет тут же. Димыч не боялся черных полос, но жить только в чёрном, или, в лучшие времена, в сером, казалось ему великой несправедливостью.

      От того, видимо, с юности Димыч был нервным, всё вокруг него сыпалось да рушилось. Шагу без невезенья не ступить. При том, слава Богу, руки-ноги целы, как говорится, да и голова на месте. А вот, как лбом в стену.

      Уж столько всего думал-передумал невезучий Димыч. А всё в пустую. А потому взялся искать правды на стороне и в своё время пришёл в церковь, хоть и не напрямую, а издалека – нанялся полы кафельные положить. Ну и присмотреться заодно, есть ли здесь какой наставник, батюшка премудрый – священники ведь хорошо образованные, или старец опытный. В общем, есть же кто-то, кто может научить истине?

      Но Димыч быстро разочаровался и как-то безысходно иссяк, устал. Не физически – парень он был жилистый и к работе привыкший с детства. Устал он морально: в помощники ему дали Алексея Максимыча – бывшего учителя начальных классов, вышедшего на пенсию и заскучавшего без дела. Это ж какому мужику в голову придёт преподавать первоклашкам? А Алексею Максимычу пришло.

      Теперь же этот учитель помогал, как мог. Вот только мог он мало. Раствор в корыте вымесить – ему дыхания не хватало, песок он носил двумя вёдрами по полведра каждое, мешок цемента с ним тоже было не допереть, всё сам таскай. А уж про инструменты и говорить нечего: стаместку называл «стамеской», а уровень «ватерпасом». И на перекурах рассказывал одни и те же истории, которыми старался рассмешить Димыча. Но истории оказывались вовсе не смешными, а наивными и детскими. Учитель начальных классов, одним словом.

      К концу первого же дня совместной с ним работы Димыч так натянул нервишки, что те гудели в нем, как провода высоковольтной линии.

      Вечером же этого жаркого и нервного дня Димыч вышел на улицу, вздохнул, было, с облегчением, и на тебе – ливень шарахнул. Да так внезапно, будто терпел весь день – не выйдет ли Димыч из церкви, чтобы пойти домой через пустырь? Димыч, конечно, вышел, и дождь, конечно, сорвался. И пустился сплошной стеной, изуверски поливая Димыча с ног до головы, заодно превращая пыльную тропинку в грязевой поток. Надо ли говорить, что дождь этот закончился резко и внезапно, но ни секундой раньше, чем Димыч вошёл под крышу своего крыльца. Вот как на зло!

      Утром Димыч проснулся, как всегда тяжело. И только он подумал, что день опять выдался несносно хмурным и пасмурным, как злобные тучи, которые иногда не стыкуются как кубики в тетрисе и оставляют-таки просветы, расступились, и солнце больно резануло глаза Димыча. Он устало сморщился и отвернулся. Впрочем, прячься-не прячься, а надо вставать и начинать новый день и новый список невезух и неурядиц.

      Путь на работу вышел обыкновенным. Сначала в переулке с соседских зарослей винограда порывом ветра сбросило росу, и все её капли до единой, конечно, приземлились на голову и спину Димыча, неприятно их намочив. Потом он вышел на пустырь, который раскинулся бесполезным и угрюмым полем, заросшим луговыми сорняками и дикими грушами, выросшими сами собою из брошенных воронами семян. Здесь мокрое от той самой виноградной росы лицо Димыча обожгло холодным, ночным ещё ветром. В поле-то всегда воздух бродит от безделья.

      В конце луговины продрогший Димыч спустился в балку, по которой струилась болотистая жижа, привлекающая орды комаров. Отмахиваясь и с руганью скользя по мокрой глине, он выбрался из низины уже точно не сонным, а нервным и вполне «взбодрённым» привычными мелкими неурядицами, которые чёрной полосой никак не назвать, а вот серой и унылой – запросто.

      Выйдя на ровный лужок, он свернул направо и двинулся через заброшенный старый парк, центральную дорожку которого преграждало огромное, завалившееся ещё зимою, абрикосовое дерево. Уж так оно легло, что перелезть через него – высоко и неудобно, «поднырнуть» – слишком низко и ветки не пустят, а обойти – так придётся продираться сквозь кусты. Всё ведь в этом мире расположено поперёк пути! И это дерево на скользком замшелом тротуаре, и обстоятельства каждого дня, и сама судьба, сама жизнь человека, вечно заботящаяся о новых и новых препятствиях.